[ Оглавление ]
[ Пролог ] [ Глава 1 ] [ Глава 2 ] [ Глава 3 ] [ Глава 4 ] [ Глава 5 ] [ Глава 6 ] [ Глава 7 ] [ Глава 8 ] [ Глава 9 ] [ Глава 10 ] [ Глава 11 ] [ Глава 12 ] [ Глава 13 ] [ Глава 14 ] [ Глава 15 ] [ Глава 16 ] [ Глава 17 ] [ Глава 18 ] [ Глава 19 ] [ Глава 20 ] [ Глава 21 ] [ Глава 22 ] [ Глава 23 ] [ Глава 24 ] [ Глава 25 ] [ Глава 26 ] [ Глава 27 ] [ Глава 28 ] [ Глава 29 ] [ Глава 30 ] [ Глава 31 ] [ Глава 32 ] [ Глава 33 ] [ Глава 34 ] [ Глава 35 ] [ Глава 36 ] [ Глава 37 ] [ Глава 38 ] [ Глава 39 ] [ Глава 40 ] [ Глава 1 ч. 2 ] [ Глава 2 ч. 2 ] [ Глава 3 ч. 2 ] [ Глава 4 ч. 2 ] [ Глава 5 ч. 2 ] [ Глава 6 ч. 2 ] [ Глава 7 ч. 2 ] [ Глава 8 ч. 2 ] [ Глава 9 ч. 2 ] [ Глава 10 ч. 2 ] [ Глава 11 ч. 2 ] [ Глава 12 ч. 2 ] [ Глава 13 ч. 2 ] [ Глава 14 ч. 2 ] [ Глава 15 ч. 2 ] [ Глава 16 ч. 2 ] [ Глава 17 ч. 2 ] [ Глава 18 ч. 2 ] [ Глава 19 ч. 2 ] [ Глава 20 ч. 2 ] [ Глава 21 ч. 2 ] [ Глава 22 ч. 2 ] [ Глава 23 ч. 2 ] [ Глава 24 ч. 2 ] [ Глава 25 ч. 2 ] [ Глава 26 ч. 2 ] [ Глава 27 ч. 2 ] [ Глава 28 ч. 2 ] [ Глава 29 ч. 2 ] [ Глава 30 ч. 2 ] [ Глава 31 ч. 2 ] [ Глава 32 ч. 2 ] [ Глава 33 ч. 2 ] [ Глава 1, ч. 3 ] [ Глава 2, ч. 3 ] [ Глава 3, ч. 3 ] [ Глава 4, ч. 3 ] [ Глава 5, ч. 3 ]

 

 

18.

 

«Без противления Божеству нет мистической жизни в человеке, - нет внутренней драмы, нет действия и события, которые отличают религиозное творчество и религиозную динамичность от неподвижной преданности замкнутому в себе вероучению с его скрижалями нравственных заповедей и обрядовых установлений». Вячеслав Иванов «По звездам».

 

«Хитрец, среди всех духов отрицанья ты меньше всех был в тягость для меня», - говорит Господь Мефистофелю в «Фаусте» Гёте. Ибо то, что делает Мефистофель – это демонстрация смехотворности и абсурдности устремлений и претензий разного рода «сверхчеловеков» и носителей «великих миссий спасения человечества». Урок Мефистофеля состоит в том, что он вытаскивает на свет Божий все ребячество их претензий.  – Мысли такого рода возникали у Кости, когда он писал о необычайном подъеме духа Мартина и его проповедях о борьбе с Антихристом. Думал ли о себе Мартин, как о носителе великой миссии? По мнению Кости – несомненно. Так же, как и сам Костя, еще недавно пытаясь найти мостик между гностицизм и постмодернизм (и даже найдя его, но вскоре, после событий на лекции о Хайдеггере, запутавшись и теперь продираясь через дебри собственного сознания) втайне считал себя кем-то из немногих, чей удел – прямо или косвенно вершить историю человечества. Это наш герой осознавал. Но знал он, что кроме  дуального взгляда на реальность, где Бог и дьявол противопоставлены друг другу, есть еще и другие системы координат. В мире ризомы все дорожки равноценны и равновероятны, и если смотреть оттуда, то в этом лабиринте случайных возможностей Мартина вела-таки верная рука. Рука, которую нельзя было причислить к силам зла или добра, ибо для ризомы таких понятий просто не существует. Дело тут было в другом – Мартину было за что умирать и, следовательно было за что жить и за что бороться. А вот этого про себя Костя сказать не мог! Ему не за что было умереть! А жить?...

И еще одно понял Костя: в мире ризомы ты ВСЕГДА прав; всё, чтобы ты ни делал было истиной. Но начиная сомневаться, оглядываться, считать, что ты ошибся, виновен, грешен – ты с неизбежностью выпадал из ризомы в дуальный мир с его категориями добра и зла. Каждому вольно выбирать, в каком мире жить – в дуальном, ризоморфном или еще каком-то, но лишь немногим удается оставаться последовательным в своем выборе. Большинство из нас мечется между крайностями: ощущение правоты и истинности сменяется виной, сомнениями, чувством своей греховности и ничтожества. Так жил и Костя. Но не Мартин, обретший неукротимую силу духа и принявший жестокие пытки и казнь со спокойной улыбкой! «На чьей же стороне истина – на стороне того, кто сомневается или же на стороне того, кто истово верит в свою правоту?» – Костя усмехнулся этому своему наивному вопросу  и сам же мысленно ответил: «Смотря откуда смотреть...» Его завораживала судьба Мартина, который сам того не зная, жил в том самом сопряжении креста и ризомы, - об этом сопряжении (собственно это и был мостик между ЗНАЮ и НЕ ЗНАЮ) Костя строил лишь умозрительные конструкции, но... Но настоящий философ обязан сомневаться, обязан быть скептиком... Обнаженный нерв этого противоречия стал для нашего героя уже несколько дней невыносимым. Душа его разрывалась на куски, стремясь хотя бы только постичь как его философские построения могут быть совместимы с жизнью – такой жизнью, какой жили люди типа Мартина...   

«Кто убивает во имя истины, тот не знает вины» – эти слова он вложил в уста Мартина Гуски, прозванного Локвисом... Две недели назад Костя обнаружил, что способен помыслить об убийстве – помните тот случай, когда он придумывал способы мести своему бывшему приятелю Валере, который, как ему казалось, заблокировал его сайт в интернете. Попадись ему Валера под руку в те минуты бредовой ярости – может быть и убил бы... Только вот во имя истины ли? И не знал ли бы тогда вины? А когда позавчера говорил Гришке о свободе от Бога – не таились ли в глубине души сомнения? Черт бы побрал всю философию, а вместе с ней и всю его нелепую жизнь!

В таком настроении в пять часов вечера в среду Костя шел от метро к Таврическому саду, где они условились встретиться с Витей и Платоновыми. И предвкушение этой встречи отнюдь не бодрило. Напротив, присутствовало ощущение, что внутренние противоречия сегодня только усугубятся каким-то неприятным разговором, обострением противоречий внешних. Миша рисовался ему в воображении угрюмым и озлобленным, Саша – обиженной, образ Вити был размыт. Однако, еще издали заметив всех троих возле решетки сада (видимо лекции закончились раньше и они давно уже ждали его – судя по тому как Миша и Саша поеживались и притаптывали в этот студеный октябрьский вечер), Костя увидел на их лицах улыбки. Миша, в свою очередь углядев Лисовского среди прохожих, приветственно помахал рукой...

-       А мы уже замерзли! – Извиняющимся голосом произнесла Саша. – Бойко отпустил группу на полчаса раньше.

-       Давайте, чтобы согреться, пойдем быстрым шагом. – Предложил Михаил.

Вошли в сад. Молча пошли по аллее. Сгущались сумерки. Шуршали листья. Михаил подталкивал Сашу, забегал вперед, по мальчишески приплясывал. В этом его ребячестве Косте почудилась нарочитость – разговор-то предстоял, судя по всему, принципиальный. Так в молчании дошли до противоположной ограды сада. Никто не хотел говорить первым, а напряжение все росло. Включились фонари. При свете стало заметно, что Михаил посерьезнел. Лоб его слегка наморщился. Он искал слова, чтобы начать. Хотелось говорить мягко и подойти к сути по возможности без конфликта, без перехода на личности. Эта надежда еще теплилась. Прошло еще минуты три: они шли теперь вдоль ограды. Наконец Миша стал говорить. Да, они с Сашей хотят, чтобы все они оставались друзьями. Но между ними пролегает какое-то недопонимание, причем принципиальное, которое невозможно обойти и притворяться, что ничего не происходит. Позиция Вити так и вовсе непонятна...

-       Ты свою-то позицию сначала точно обозначь. – Перебил приятеля Витя.

-       Хорошо. Наша с Сашей позиция – это позиция людей православных, прежде всего. При этом нам интересны любые философские системы, мы готовы о них читать, слушать, рассуждать, спорить...

-       Так что же вам в таком случае не нравится в Костиных лекциях? И чем вам я не угодил? – Опять перебил Витя.

-       Я считаю, что лектор, читающий курс о различных философских системах, должен быть беспристрастен. – Ответила за мужа Саша. – Костя же отнюдь не беспристрастен...

-       Он как раз очень пристрастен! – Подхватил Платонов. – Даже страстен, я бы сказал. И страсть эта – страсть к богоборчеству и даже богохульству. Взять его слова на последней лекции о том, что люди должны помогать Богу осознавать Самого Себя. Мало того, что тут ставится под сомнение совершенство Творца, но это делается еще и эмоционально!

-       С ехидством! – Поддержала Саша.

-       А для человека православного, извините, это прямой вызов! Я воспринимаю твои слова, Костя, так, словно ты мне перчатку в лицо кинул. – Миша начинал горячиться.

-       А ты-то сам сейчас беспристрастен? – Усмехнулся Витя.

-       Невозможно оставаться беспристрастным, когда оскорбляются чувства верующего человека! – Саша тоже перешла на повышенный тон. Миша это заметил и, вспомнив о своем намерении говорить мягко и не доводить до конфликта, попробовал зайти с другой стороны:

-       Костя, мне очень симпатична широта твоего кругозора, твоя начитанность, но пойми... – Тут он замешкался. – Пойми, в тебе есть какая-то червоточина! А ты, Витя, скользкий как уж, что у тебя за душой - вообще не понять!

Платонов осекся. «Нехорошо получилось, - Подумал он, - Не хотел ведь переходить на личности. А занесло!» Костя и Витя молчали. Была еще надежда исправить положение и перевести разговор в сторону теоретической дискуссии.

-       Ребята, давайте рассудим здраво. Земная жизнь – мгновение. А за ней – вечность. И задача человека не прельщаться земными удовольствиями, в число коих входит и праздное философствование и богоборчество, а отмолить свои грехи и войти в жизнь вечную очищенным.

«Ведь, весь день я думал о людях, твердо верящих. Вот и пример – этот твердо верит в греховность и виновность свою и всех людей, - Костя улыбнулся про себя, - полная противоположность Мартину Гуске». Вслух же произнес:

-       А вдруг никакой вечности «там» нет? Писание иносказательным языком говорит о том же, о чем толковали индусы: сансара – та же нирвана. Вечным может быть каждое мгновение здесь.

-       Ну, начинаются метафоры! Писание нужно понимать буквально. – Вмешалась Саша.

-       Постой, Сашенька, Писание можно и нужно понимать и метафорически тоже, но оно имеет и самый буквальный смысл тоже.

-       Хорошо, допустим, что «там» действительно вечность, а здесь – лишь миг. И что же, ты думаешь, что в вечность эту ты так и войдешь Мишей Платоновым? Только чистеньким, отмолившим грехи, но все равно – самим собой, к которому ты привык, со всеми ощущениями, мыслями, слухом, зрением и вкусом?

-       В вечность войдет моя душа...

-       А что такое твоя душа?

-       Ну это моё «я».

-       Так «я» – оно же есть чистый акт восприятия, разотождествленный и с телом, и с чувствами, и с мыслями, и с поступками. Оно – почти ничто, если не само ничто. Оно и так чистое. Все остальное в вечность автоматически не войдет и отвалится еще здесь, в последние мгновения земной жизни. Зачем же тогда отмаливать грехи? Что твое «я» праведника, что моё – грешника – равно войдут в вечность чистыми и свободными ото всего, что было в этой земной юдоли...

-       Постой. Душа, это не просто чистое восприятие, не голое ничто. Это нечто большее.

-       Что же это? Личность, которую ты надеешься почистить, как костюм, и протащить в царствие небесное?

-       Я не отождествляю себя с личностью...

-       Эк! – крякнул Витя, с удовольствием слушавший этот теологический спор о душе.

Саша покосилась на него неодобрительно:

-       Душа – это сущность, а не личность. Это божественная искра в человеке, которую и следует очистить от грехов земной жизни.

-       Да, братцы, в богословии вы явно не сильны. – Резюмировал Витя.

-       Может быть, в богословии и не сильны, но жить стараемся по Закону Божьему.

-       Давно ли? – Поинтересовался Костя.

-       А это неважно. Обращение человека свершается в одно мгновение. Вся предыдущая жизнь лишь подготовка к православной жизни. И, кстати, я читал многое из «Добротолюбия». – Защищался Платонов.

-       Значит ты считаешь, что человек по природе своей грешен? – Серьезным тоном спросил Костя.

-       Наивный вопрос! Не только я, а любой христианин это тебе скажет.

-       А ты расскажи как именно ты понимаешь грех.

 Аллея, ведущая вдоль решетки уперлась в тупик. Развернулись и пошли назад, уже медленно. Платонов вдруг успокоился. Вот и прозвучал вопрос, о котором он, собственно и собирался говорить. Говорить спокойно, продуманно, не переходя на личности. У него и речь даже была заготовлена. Так что он начал излагать, остальные же, не перебивая внимательно слушали.

-       Христианин, прежде всего, отличается тем, что он принимает закон Божий, как свой собственный. И совесть его – потребность в нравственном совершенстве. Совесть – это целостное пребывание человека в неком луче Божьем. И христианин не хочет выходить из этого Божьего луча, в котором он пребывает, когда обращается к Богу. Он хочет пребывать в нем, быть в нем. Религиозный человек ищет во всем верности Божьему гласу и требует от себя соответствия ему. И именно поэтому он остро, как никто другой, испытывает всякое свое выпадение из Божьего луча, судит себя за это и называет это выпадение словом «грех». Человек грешит не только нарушая десять заповедей, но всякой нравственной черствостью, криводушием, пошлостью, в науке - вздорными выдумками и слепотой. Поэтому духовный рост требует не самооправдания, а самообвинения. Чувство вины – вот наиболее нравственное чувство!

Платонов говорил горячо, он верил или, по крайней мере, очень хотел верить в свою сопричастность произносимому. Около минуты все молчали. Затем Костя, которому очень хотелось осадить Михаила в его потугах на религиозную целостность или стремление к таковой – ведь очень неприятно видеть устремленность других, когда сам погряз в метаниях и сомнениях, - произнес деланно равнодушным тоном:

-       Увы, Миша, придется тебя разочаровать. Уже почти что сто лет, как психоаналитические исследования доказали, что чувство вины есть отнюдь не нравственное и даже не аутентичное чувство. Вина – это просто агрессия. Только бессознательно боясь направить агрессию вовне, человек направляет её на себя – получается чувство вины. Пусть это происходит бессознательно, но все равно вина – это ложь. И ложь самому себе прежде всего...

Платоновых как кипятком ошпарили. Они заговорили разом, перебивая друг друга:

-       Психоанализ! Ха-ха! Да психоанализ это развращение души! Психоаналитики трактуют все что угодно так, как им самим хочется. Никаких строго научных доказательств психоанализа до сих пор не существует. И, кстати, процент излеченных больных крайне низкий, что лишний раз доказывает что психоанализ и есть одна из тех самых вздорных выдумок, о которых я говорил!

-       Кстати, чувство вины подобным образом трактует не только психоанализ, но и вся современная психотерапия. Гештальт, например, или холистические движения. – Вставил Витя.

-       Да мракобесие это все!!! – Выпалил вдруг Платонов.

-       Ах, вот как ты заговорил! – Костя уже понимал, что дело идет к углублению конфликта, возможно к разрыву их отношений. Подливая масла в огонь, спросил:

-       А что же христианская любовь? Как-то в вас сейчас я её не замечаю.

-       Надо любить не человека, а Бога в человеке, потому что сам человек в конкретную минуту может быть очень нехорош. – Отвечала Саша.

-       Да, я частенько слышал такую фразу: «я люблю в этом человеке Бога, который в нем присутствует», или еще с назидательным уклоном, как сейчас: «нужно любить не человека, но Бога в человеке». При этом, судя по слащавым выражениям лиц, произносивших слова сии, можно догадаться, что под Богом в человеке разумеют они нечто светлое, чистое и пушистое, а говоря без обиняков – удобное лично для них.

-       Что ты хочешь этим сказать? – Голос Платонова не предвещал ничего хорошего. Казалось, что он готов уже пустить в ход кулаки. Тут уже Витя, видя, как закипает и Костя, попытался сгладить напряжение.

- Позволь я отвечу. Иными словами, когда говорят, что нужно любить Бога в человеке, а не самого человека, - то любят тот идеал, которым он может потенциально быть. При этом вычитая, естественно то, что он есть на данный момент. И я с этим не согласен. Мне кажется, что настоящая любовь, и христианская, безусловно, - это когда мы любим и то, что есть и те, - все безграничные, любые – не только удобные для нас или вписывающиеся в канон потенциальные возможности, которые могут быть – без всякого вычета, - и наличное и потенциальное. Первый случай представляется более удобным и безопасным, в то время, как второй несет с собою риск: мало ли какие там потенциальные возможности, да и наличное-то может быть в чем-то неприятным и неудобным. И лично мне ближе вторая, более рискованная позиция. Это не значит, что я уже умею так любить. Но – хочу уметь.

-       Полностью с тобой солидарен. – Согласился Костя.

-       Ну, это, знаете ли, еще спорный вопрос! – Михаил пытался взять себя в руки и смягчиться.

-       Конечно, спорный! – Костя вновь не удержался от искушения поддеть Мишу. – Ведь Бог для вас это нечто абсолютно благое, прекрасное, совершенное. В сущности – некий идеальный образ отца, который придуман людьми и который кристаллизовался за многие поколения. А вовсе не то, что Он есть на самом деле.

-       Может быть, ты как раз и знаешь, что Он есть на самом деле? – Ехидно произнесла Саша.

-       Я не знаю. Но предполагаю, что Он соединяет в себе все противоположности, которые только есть на этом свете. Иначе это будет половинчатый Бог.

-       Ты не прав! – Опять начал возмущаться Михаил.

-       Подожди, дай договорить! Если же Бог совмещает в себе все противоречия, то каждый из нас, пойми – каждый - всегда прав! Прав, а не виноват! И когда ты уверен в своей правоте, то ты – с Богом. Когда начинаешь сомневаться, то тут как раз и грешишь, ибо вываливаешься в половинчатость. Но грешишь не перед Богом, а перед самим собой.

-       Почему это?

-       Да потому что ты сам, в конечном счете и являешься заказчиком и того, что ты делаешь, и того, что с тобою происходит!

-       Какая неимоверно раздутая гордыня!!! Я не желаю больше разговаривать с тобой! А ты Витя – просто индифферентный слизняк!

-       Правильно Миша. Пойдем отсюда, нам нечего здесь больше делать. – Поддержала мужа Саша.

Супруги резко развернулись и быстро направились к выходу из парка. Витя с Костей переглянулись и промолчали.

 

Уже выйдя из парка и приближаясь к метро, Саша крепко сжимавшая Мишину руку выше локтя, произнесла:

-       Мишенька, нам нужно исповедаться. Давай сегодня позвоним отцу Сергию и договоримся на выходные. Мне кажется, что мы сильно испачкались. Еще на лекции о Хайдеггере Костя вовлек  нас в какую-то черно-магическую историю. Помнишь, как мне было плохо? Есть в этом пареньке что-то сатанинское. А Витька просто попал под его влияние – жалко...

-       Да, Сашенька. В воскресенье и исповедаемся.

 

Поздно вечером Косте позвонил Хлопонин и, извинившись, сообщил, что забирает его завтрашние часы для очередного организационного мероприятия. Что ж, - решил Костя, - будет время разобраться в тех чувствах, что всколыхнулись при встрече с Платоновыми, а заодно и написать продолжение истории Мартина. Тем более, что нужно время, чтобы основательно изучить архивные документы и летописи тех времен.

 

 

[ Оглавление ]
[ Пролог ] [ Глава 1 ] [ Глава 2 ] [ Глава 3 ] [ Глава 4 ] [ Глава 5 ] [ Глава 6 ] [ Глава 7 ] [ Глава 8 ] [ Глава 9 ] [ Глава 10 ] [ Глава 11 ] [ Глава 12 ] [ Глава 13 ] [ Глава 14 ] [ Глава 15 ] [ Глава 16 ] [ Глава 17 ] [ Глава 18 ] [ Глава 19 ] [ Глава 20 ] [ Глава 21 ] [ Глава 22 ] [ Глава 23 ] [ Глава 24 ] [ Глава 25 ] [ Глава 26 ] [ Глава 27 ] [ Глава 28 ] [ Глава 29 ] [ Глава 30 ] [ Глава 31 ] [ Глава 32 ] [ Глава 33 ] [ Глава 34 ] [ Глава 35 ] [ Глава 36 ] [ Глава 37 ] [ Глава 38 ] [ Глава 39 ] [ Глава 40 ] [ Глава 1 ч. 2 ] [ Глава 2 ч. 2 ] [ Глава 3 ч. 2 ] [ Глава 4 ч. 2 ] [ Глава 5 ч. 2 ] [ Глава 6 ч. 2 ] [ Глава 7 ч. 2 ] [ Глава 8 ч. 2 ] [ Глава 9 ч. 2 ] [ Глава 10 ч. 2 ] [ Глава 11 ч. 2 ] [ Глава 12 ч. 2 ] [ Глава 13 ч. 2 ] [ Глава 14 ч. 2 ] [ Глава 15 ч. 2 ] [ Глава 16 ч. 2 ] [ Глава 17 ч. 2 ] [ Глава 18 ч. 2 ] [ Глава 19 ч. 2 ] [ Глава 20 ч. 2 ] [ Глава 21 ч. 2 ] [ Глава 22 ч. 2 ] [ Глава 23 ч. 2 ] [ Глава 24 ч. 2 ] [ Глава 25 ч. 2 ] [ Глава 26 ч. 2 ] [ Глава 27 ч. 2 ] [ Глава 28 ч. 2 ] [ Глава 29 ч. 2 ] [ Глава 30 ч. 2 ] [ Глава 31 ч. 2 ] [ Глава 32 ч. 2 ] [ Глава 33 ч. 2 ] [ Глава 1, ч. 3 ] [ Глава 2, ч. 3 ] [ Глава 3, ч. 3 ] [ Глава 4, ч. 3 ] [ Глава 5, ч. 3 ]