[ Оглавление ]
[ Пролог ] [ Глава 1 ] [ Глава 2 ] [ Глава 3 ] [ Глава 4 ] [ Глава 5 ] [ Глава 6 ] [ Глава 7 ] [ Глава 8 ] [ Глава 9 ] [ Глава 10 ] [ Глава 11 ] [ Глава 12 ] [ Глава 13 ] [ Глава 14 ] [ Глава 15 ] [ Глава 16 ] [ Глава 17 ] [ Глава 18 ] [ Глава 19 ] [ Глава 20 ] [ Глава 21 ] [ Глава 22 ] [ Глава 23 ] [ Глава 24 ] [ Глава 25 ] [ Глава 26 ] [ Глава 27 ] [ Глава 28 ] [ Глава 29 ] [ Глава 30 ] [ Глава 31 ] [ Глава 32 ] [ Глава 33 ] [ Глава 34 ] [ Глава 35 ] [ Глава 36 ] [ Глава 37 ] [ Глава 38 ] [ Глава 39 ] [ Глава 40 ] [ Глава 1 ч. 2 ] [ Глава 2 ч. 2 ] [ Глава 3 ч. 2 ] [ Глава 4 ч. 2 ] [ Глава 5 ч. 2 ] [ Глава 6 ч. 2 ] [ Глава 7 ч. 2 ] [ Глава 8 ч. 2 ] [ Глава 9 ч. 2 ] [ Глава 10 ч. 2 ] [ Глава 11 ч. 2 ] [ Глава 12 ч. 2 ] [ Глава 13 ч. 2 ] [ Глава 14 ч. 2 ] [ Глава 15 ч. 2 ] [ Глава 16 ч. 2 ] [ Глава 17 ч. 2 ] [ Глава 18 ч. 2 ] [ Глава 19 ч. 2 ] [ Глава 20 ч. 2 ] [ Глава 21 ч. 2 ] [ Глава 22 ч. 2 ] [ Глава 23 ч. 2 ] [ Глава 24 ч. 2 ] [ Глава 25 ч. 2 ] [ Глава 26 ч. 2 ] [ Глава 27 ч. 2 ] [ Глава 28 ч. 2 ] [ Глава 29 ч. 2 ] [ Глава 30 ч. 2 ] [ Глава 31 ч. 2 ] [ Глава 32 ч. 2 ] [ Глава 33 ч. 2 ] [ Глава 1, ч. 3 ] [ Глава 2, ч. 3 ] [ Глава 3, ч. 3 ] [ Глава 4, ч. 3 ] [ Глава 5, ч. 3 ]

9.

 

«Бытие, отрешенное от единственного эмоционально-волевого центра ответственности - черновой набросок, непризнанный возможный вариант единственного бытия; только через ответственную причастность единственного поступка можно выйти из бесконечных черновых вариантов, переписать свою жизнь набело раз и навсегда.»

Михаил Михайлович Бахтин «К философии поступка».

 

 

«Еще две недели назад, Володя Ругевич рассказывал, что у него гостит их общий с Зубакиным друг, с которым они близко сошлись в Невеле, молодой и очень талантливый ученый Миша Бахтин. Володя рассказывал о его удивительной манере общения, потрясающей эрудиции и необыкновенной влюбленности в свое дело. И приглашал к себе в гости, - познакомиться и пообщаться с этим талантливым молодым человеком. И вот только вчера я сподобился откликнуться на приглашение, о чем не только не жалею, но, признаться, даже потрясен.

Небольшая квартира, которую занимал Ругевич располагалась на Загородном проспекте. Открыл мне незнакомый худощавый молодой человек, лет двадцати шести, в очках и с курчавой непослушной шевелюрой:

-       Вы Александр? Проходите, Володя на кухне. А меня зовут Михаил.

-       Очень приятно...

Из кухни донесся голос Ругевича:

-       Я сейчас чай приготовлю. Саша – чувствуй себя как дома. Миша, а ты покажи ему мои рисунки.

Мы с Михаилом зашли в маленькую уютную комнатку, с небольшим овальным столиком, диваном и четырьмя стульями. На стене над диваном висел портрет пожилой женщины, написанный акварелью.

-       Это мать Володи, - пояснил Михаил.

-       А рисовал он сам?

-       Да. Давайте я покажу вам его работы.

Михаил вышел в коридор и вскоре вернулся с папкой рисунков. Это были портреты – в основном графика, но встречалась и акварель. Выполнены они были весьма умело.

-       Володя говорил мне, что вы тоже знакомы с Борисом Зубакиным... – Михаил ходил по комнате, поминутно присаживаясь то на стул, то на диван, снова вскакивая... Во время всей нашей встречи он, казалось неугомонно искал себе место и никак не мог найти.

-        Да, несколько месяцев мы с ним довольно часто общались в Смоленске.

-       Удивительный человек. Я бы даже сказал выдающийся! Мой ровесник, а уже – профессор! Но дело не в этом, конечно же. Борис обладает каким-то особым обаянием. Представьте, в первый же день знакомства в Невеле мы стали с ним друзьями! Борис – пример того редкого ныне типа людей, которые обрели в себе самом ответственный центр исхождения поступка...

-       Как это? - не понял я.

-       Извините, - заволновался Михаил и заходил по комнате, тормоша руками и без того растрепанные волосы, - Я несколько увлекся. Сейчас Володя принесет чаю и я обязательно расскажу вам про свою теорию поступка.

Я рассматривал портреты Ругевича и неожиданно нашел среди них два знакомых лица – Жукова и Брунгильду. Красота Брунгильды была особенно подчеркнута в рисунке. Гармония линий лица, нежная припухлость губ, даже как будто бы особый, манящий блеск глаз.

В это время на пороге комнаты показался Владимир с подносом: чайник и три стакана в посеребренных подстаканниках...

-       А узнал! Да, брат, от такой женщины, как Вера, скажу я тебе, можно рассудок потерять и во все тяжкие пуститься... Ну так что же вы – познакомились уже?

-       Да, Михаил даже обещал мне рассказать о своей теории.

-       Ого! Отлично! Миша Бахтин – это гений. Гений! Как только он примется рассказывать, ты, Саша, это сразу же поймешь.

-       Ну что ты, Володя... – смутился Михаил.

-       А что? Я так понимаю, что твоя «Философия поступка» это действительно гениальное произведение.

-       Я же пока только половину написал, - пытался защититься Бахтин.

-       Ну и что? Одно только твое «не-алиби в бытии» чего стоит! Однако давайте пить чай. Миша, сложи, пожалуйста, рисунки на диван.

Мы уселись за стол... Точнее было бы сказать, что уселись мы с Ругевичем. Бахтин и минуты усидеть не мог. Казалось, он был чем-то взволнован.

-       Михаил, извините за бестактность, у вас какие-то неприятности? – спросил я.

-       Да нет, это он мыслит. Мыслит, пойми! – ответил вместо Бахтина Ругевич, - Такие люди редки...

-       Саша, вы не обращайте внимания. Я несколько рассеян. Я действительно ищу сейчас те слова, которые, через обращение к единой и единственной ответственности, помогут преодолеть пропасть между культурой и жизнью. Преодолеть их дурную неслиянность...

-       Нет, ты только посмотри на него, Саша! – восторгался Ругевич, - Князь Мышкин[1] собственной персоной, да и только!

Сравнение было довольно-таки удачным. Михаил производил впечатление человека в высшей степени искреннего, наивного, рассеянного и, в то же время, необычайно увлеченного.

-       Позволь, Миша, я расскажу как я понял то, о чем мы с тобой столько говорили, - продолжал Владимир.

-       Буду даже очень рад этому, - отозвался Бахтин.

-       Ну так вот, - оживился еще более Ругевич, - Миша считает главным стержнем человеческого бытия поступок. И называет его единственным событием свершаемого бытия. Вообще, единственность у Миши – основная категория. И вот то, о чем я уже упомянул, - «не-алиби в бытии», - каково? Нет, ты вникни! Не-алиби в бытии, а!? Это вот не-алиби как ни что иное подчеркивает предельную ответственность человека за себя самого, за свою жизнь. Когда ты без алиби, тебе просто некуда спрятаться, некуда убежать от того, чтобы поступать исключительно ответственно...

-       Нужно только подчеркнуть, - не удержался Михаил, - что необходимо осознание активной причастности бытию со своего единственного места в бытии.

-        Я не совсем понял, что такое единственное место в бытии. И как оно может быть не единственным? – спросил я.

-       Конечно может! А как же?! – горячился Владимир, - Это ведь осознать нужно! Пока не осознал – ты как будто размазан то здесь то там. А вот когда ты признал, что у тебя нет алиби, что защититься от бытия нечем, то тут ты эту самую единственность и ощутил.

-       Вот-вот! – опять вступил Михаил, - Бытие человека определяется диалектическим взаимоотношением между единственностью наличного бытия и целым бытия. И взаимоотношение это реализуется в изначальном акте утверждения своего не-алиби в бытии. Этим-то актом полагается ответственный центр исхождения поступка, в результате чего поступок обретает необходимую конкретность и укорененность.

Мы с Ругевичем обменялись взглядом. Увидев мою растерянность, Владимир снова взял инициативу:

-       Перевожу специально для тебя, Саша. Если следовать логике Михаила, то мы получаем, что, в результате осознания не-алиби в бытии, на смену Хомо Сапиенс приходит Человек Поступающий. Выявляется неслучайность всякого поступка. Философия, которую развивает Миша, это особая – нравственная философия. Понимаешь теперь, насколько это действительно гениально!

Я сидел потрясенный. Не все было понятно мне, но я ясно видел, как передо мною развернулись какие-то совершенно новые горизонты. Переход от Хомо Сапиенса к Человеку Поступающему – это же революция, новая фаза развития человечества! Все-таки я спросил:

-       Но ведь сейчас мы вряд ли найдем много Людей Поступающих, тех кто осознал свое не-алиби в бытии. Получается, Михаил, что вы построили философию будущего?

-       Я и сам, признаться, так же считаю, - подтвердил мою гипотезу Ругевич, - Таких людей, как говорил Достоевский – один, ну, много два, да и те где-нибудь в Египте в затворе спасаются...

-       Категорически с тобой не согласен, Володя! – взорвался Бахтин, - Говоря так, ты тем самым утверждаешь, что поступок иррационален. А он в своей целостности, напротив, более чем рационален. Он – ответственен.

-       Извини, Миша, но этого я так и не могу понять и принять, сколько мы с тобой об этом не говорили, - развел руками Ругевич.

-       Хорошо, посуди сам, пережить чистую данность нельзя. Поскольку я действительно переживаю предмет, - вот, к примеру,  этот стакан с чаем, - хотя бы переживаю-мыслю, он – стакан этот – становится меняющимся моментом свершающегося события...

-       Какого события?

-       Переживания-мышления этого самого стакана. А если это так, то он обретает заданность, то есть, дан в неком событийном единстве, где неразделимы моменты заданности и данности, бытия и должествования.

-       Ну и что ты хочешь этим сказать? Это все только отвлеченные категории, - Ругевич скривил губы, а ведь минуту назад восторгался и кричал о гениальности теории Михаила! Бахтин же все убыстрял шаг, перемещаясь из угла в угол маленькой комнатки. Казалось, что еще немного и он взлетит над нами.

-       Все эти отвлеченные категории как раз и являются моментами живого, конкретного, наглядного и единственного события... Ну да Бог с ним, со стаканом, - Михаил внезапно остановился, будто его постигло озарение и он, наконец, поймал  долгожданную нить Ариадны в своих размышлениях, - Вот живое слово – что может быть нагляднее – уже тем, что я заговорил о нем, я стал к нему в неиндифферентное, а заинтересованно-действенное отношение. Поэтому-то слово не только обозначает предмет, но своей интонацией выражает и мое ценностное отношение к предмету, выделяет желательное и нежелательное в нем. И, тем самым, делает предмет моментом живой событийности.

-       Уж больно ты абстрактно рассуждаешь, Миша, я уже и нить потерял. Мы ведь поспорили было о том, что людей, осознающих свое не-алиби в бытии почти что не найти, а ты вон в какую поэзию пустился... – Ругевич уже не горячился, а будто бы даже слегка увял.

-       Погоди, - продолжил Бахтин, так же неподвижно стоящий в том самом месте, где его настигло озарение, - я туда как раз и веду. Все действительно переживаемое, переживается как данность-заданность, интонируется, имеет эмоционально-волевой тон, вступает в действенное отношение ко мне в единстве объемлющей нас событийности. Так вот, эмоционально-волевой тон – неотъемлемый момент поступка, даже самой абстрактной мысли, поскольку я ее действительно мыслю. Таким образом, даже самая абстрактная мысль осуществляется в бытии, приобщается к событию, а значит, является ответственным поступком.

 

Я перестал стенографировать. Я впал в какой-то гипноз, рассеяно глядя в окно, безвольно наблюдая проезжающий трамвай, извозчиков, прохожих... Я отчетливо понимал только, что присутствую при выдающемся событии, при откровении, которое, быть может откроет новую страницу в человеческом познании, но ум мой категорически отказывался понимать те слова, что произносил Михаил. Они не вмещались в меня, обтекали меня какими-то чудными потоками, но не вливались внутрь. Прошло несколько времени, может быть, минут десять или двадцать, - Ругевич с Бахтиным продолжали о чем-то горячо спорить, причем Бахтин так и стоял, как вкопанный, - и тут только я вдруг вышел из оцепенения. Понимание снова возвратилось ко мне. Слова, произносимые моими товарищами опять стали втекать в меня. Говорил Владимир:

-       И все-таки, ответь мне: всякий ли поступок каждого человека является поступком ответственным? Или же только для немногих избранных людей это так?

-       Я тебе об этом и толкую. Эмоционально-волевой тон, объемлющий всякое единственное бытие-событие, не есть пассивная психическая реакция, а некая должная установка сознания, нравственно значимая и ответственно-активная. Это осознанное движение сознания превращает возможность в действительность осуществленного поступка. Поступка – мысли, чувства, желания... Эмоционально-волевым тоном мы обозначаем именно момент моей активности в переживании, осознание переживания как моего, принятия его как моего, а, стало быть, ответственности за него. Момент свершения мысли, чувства, слова, дела есть активно-ответственная моя установка. Это эмоционально-волевая установка по отношению к контексту единой и единственной моей жизни.

Бахтин стал вновь прохаживаться по комнате, но уже не как прежде, не порывисто и скоро, а неторопливо и задумчиво. Весь ритм его переменился. А вместе с тем и тон. Минуту спустя он остановился и произнес:

-       Я прошу вас извинить меня, но я должен немедленно записать то, что сейчас было сказано.

Сказал и вышел в другую комнату, где включил свет, а затем заперся. Был поздний вечер. Несколько минут мы сидели молча. Ругевич покачал головой:

-       И все же я остаюсь при своем первоначальном мнении, что далеко не каждый из нас поступает ответственно. Миша – гений, и то, что он говорит - верно, но верно только по отношению к нему, да может еще к нескольким таким же гениям...

-       А к Мебесу и Зубакину это относится, как ты думаешь?

-       Несомненно! А больше из известных мне людей и назвать-то некого... Такие, брат, дела.

 

Вышел я от Ругевича уже заполночь. Вышел, так и не попрощавшись с Михаилом, которого Владимир попросил не тревожить. Я зашагал пешком к себе на Васильевский остров. При тусклом газовом освещении пустынные улицы казались мне таинственными. Падал мокрый снег, но это совершенно не раздражало меня. Я вглядывался в темные глазницы домов и чудилось мне, что за ними, несмотря на зримую темноту, пульсирует жизнь, осознание. Редкие одинокие прохожие, даже пьяные, были в ту ночь для меня уже не как прежде – простыми, обыкновенными людьми, а Человеками Поступающими, представителями новой расы. Расы, как будто родившейся только этой ночью, в момент озарения Миши Бахтина, и сразу же заполнившей всю Землю...

 

(Петроград, ноябрь 1921 года) 

  

---

[1] Князь Мышкин – главный герой романа Ф.М.Достоевского «Идиот»

[ Оглавление ]
[ Пролог ] [ Глава 1 ] [ Глава 2 ] [ Глава 3 ] [ Глава 4 ] [ Глава 5 ] [ Глава 6 ] [ Глава 7 ] [ Глава 8 ] [ Глава 9 ] [ Глава 10 ] [ Глава 11 ] [ Глава 12 ] [ Глава 13 ] [ Глава 14 ] [ Глава 15 ] [ Глава 16 ] [ Глава 17 ] [ Глава 18 ] [ Глава 19 ] [ Глава 20 ] [ Глава 21 ] [ Глава 22 ] [ Глава 23 ] [ Глава 24 ] [ Глава 25 ] [ Глава 26 ] [ Глава 27 ] [ Глава 28 ] [ Глава 29 ] [ Глава 30 ] [ Глава 31 ] [ Глава 32 ] [ Глава 33 ] [ Глава 34 ] [ Глава 35 ] [ Глава 36 ] [ Глава 37 ] [ Глава 38 ] [ Глава 39 ] [ Глава 40 ] [ Глава 1 ч. 2 ] [ Глава 2 ч. 2 ] [ Глава 3 ч. 2 ] [ Глава 4 ч. 2 ] [ Глава 5 ч. 2 ] [ Глава 6 ч. 2 ] [ Глава 7 ч. 2 ] [ Глава 8 ч. 2 ] [ Глава 9 ч. 2 ] [ Глава 10 ч. 2 ] [ Глава 11 ч. 2 ] [ Глава 12 ч. 2 ] [ Глава 13 ч. 2 ] [ Глава 14 ч. 2 ] [ Глава 15 ч. 2 ] [ Глава 16 ч. 2 ] [ Глава 17 ч. 2 ] [ Глава 18 ч. 2 ] [ Глава 19 ч. 2 ] [ Глава 20 ч. 2 ] [ Глава 21 ч. 2 ] [ Глава 22 ч. 2 ] [ Глава 23 ч. 2 ] [ Глава 24 ч. 2 ] [ Глава 25 ч. 2 ] [ Глава 26 ч. 2 ] [ Глава 27 ч. 2 ] [ Глава 28 ч. 2 ] [ Глава 29 ч. 2 ] [ Глава 30 ч. 2 ] [ Глава 31 ч. 2 ] [ Глава 32 ч. 2 ] [ Глава 33 ч. 2 ] [ Глава 1, ч. 3 ] [ Глава 2, ч. 3 ] [ Глава 3, ч. 3 ] [ Глава 4, ч. 3 ] [ Глава 5, ч. 3 ]