Алексей Алексеевич Ухтомский

Алексей Алексеевич Ухтомский (1875-1942) – один из самых выдающихся отечественных мыслителей 20 века. Его учение о доминанте как универсальном принципе, лежащем в основе активности всех живых систем, предвосхитило целый ряд направлений современных исследований и продолжает привлекать внимание специалистов различных областей знания. Ухтомский создал стройную концепцию человека на стыке различных наук: физиологии, психологии, философии, социологии и этики. Ухтомский явил своей жизнью пример духовного подвижника и является выдающимся представителем Западной Традиции.

«Перед лицом открывшейся Красоты и Истины»;

«Жизнь с лицом человеческим»;

«От Двойника к Собеседнику»;

«Великий Разум Бытия».

(Отрывки)

1. «Творческая идеализация» – ее я считаю основною тайною человеческого общежития. Мнение брата о тебе, вера брата в тебя – обязывает тебя и фактически двигает в ту сторону, в которую он тебя идеализирует; но это лишь при условии, что ты любишь брата твоего и фактически тебе дорого быть для него хорошим, - каким он хочет тебя понимать и знать! И, тем более, когда он опирается на тебя – такого, каким тебя понимает.

Жизнь, построенная на идеализации, вполне противоположна жизни, построенной на искании своего, личного В одном случае человек говорит: «Ты ничем не лучше меня – такое же порочное и маленькое существо, как и я, и поэтому я не хуже и не ниже тебя, и да царствует наше «равенство в правах»! В другом случае человек говорит: «Ты прекрасен, и добр,  свят, а я хочу быть достойным тебя, и вот я буду забывать все мое прошлое ради тебя, буду усиливаться дотянуться до тебя, чтобы стать «равным тебе в твоем добре»!

Вы чувствуете, что в первом случае человек домогается равенства тем, что стаскивает другого с его высоты до своего уровня, принижает его до себя. В другом случае он домогается того же равенства, но тем, что усиливается подняться со своего низа до того высшего, в котором видит другого.

И вы понимаете, что в первом случае дело, по существу, консервативно и мертво, ибо тут человек утверждается в своей неподвижности! А во втором – дело в напряжении и росте, в движении вперед, ибо человек уходит от себя и возрастает в высшее!

Вот противоположности «равенства в правах» – мертвого социалистического и юридического равенства и равенства христианского в высшем достоинстве перед Истиною и Богом!

Часто – чаще, чем думаем, бывает, что лишь издали порываясь к человеку, домогаясь его, пока он для нас – недоступная святыня, мы любим и идеализируем его, и тогда обладаем этим великим талисманом творческой идеализирующей любви, которая прекрасна для всех: и для любимого, ибо незаметно влияет на него, - и для тебя самого, - ибо ради нее ты сам делаешься лучше, деятельнее, талантливее, чем ты есть!

Но вот, идеализируемый тобой человек делается для тебя доступным и обыденным. И просто потому, что ты сам плох, обладание любимым, ставшее теперь простым и обыденным делом, роняет для тебя твою святыню, - незаметным образом огонь на жертвеннике гаснет. Идеализация кончается; секрет ее творческого влияния уходит вместе с нею. И ты оказываешься на земле, бескрылым, потерявшим свою святыню – оттого, что приблизился слишком близко к ней!

Любимый, идеализируемый друг – залог твоего возрастания – делается для тебя «достойным». Иерусалим делается всего лишь грязным восточным городом! И из-за его восточной грязи ты более не способен усмотреть в нем его вечной святыни! Прекрасная невеста прекрасного ради нее жениха стала затрапезною женою отупевшего мужа...

Потеряв тайну идеализации, мы перестаем усматривать лес за кустами, видим одни эти кусты и близоруко удивляемся – куда же девался прекрасный лес, который мы так ясно видели, пока смотрели издали! А закрыв свой взор этими кустами и ближайшими сорными травами, мы потом все более укрепляемся в убеждении, что это мы. В самом деле, должно быть, «ошиблись», пока идеализировали издали и нам казался прекрасный лес.

С того момента, когда идеализация кончилась так или иначе, дальнейшее сожитие людей становится просто во вред, ибо оно притупляет, угнетает, лишает сил обоих. Ты утерял веру в меня, - с этого момента ты роняешь меня, гнетешь, отнимаешь у меня способность действия. Лучше разойтись, и как можно скорее!

Вот так-то бывший любящий и любимый ученик становится Иудою предателем.

Пока видит и приветствует человек в своем ближнем и друге его алтарь, то и в себе живет преимущественно своим алтарем; а когда в другом начинает замечать задворки, наверное, тогда судит с точки зрения своих собственных задворков и из-за них не видит ничего выше и поучительнее себя самого!

И знаете ли, отчего человек так часто предпочитает судить ближних со стороны задворков и так скупо и редко идеализирует? Это оттого, что судить с задворков проще и успокоительнее для себя, - это тайное оправдание себя самого и своих задворков: а идеализация другого обязывает и самого того, кто идеализирует, ведет к труду, к самокритике!

2. В прежнее время искали, где бы локализовать производство «ощущения»,полагая, что дальнейшее «психическое» будет уже производным усложнением из ощущений: лишь бы физиология выяснила, где и как слагается ощущение! Ныне все более слагается мысль, что дело не в пассивном отпечатке ощущения, а в сложном интегральном образе, слагающимся из сложной же реактивной деятельности.

Психологи и теоретики познания ищут ответа, что является для человека последней данностью опыта, последней реальностью. ... Однако ясно из самоанализа, что когда мы говорим о своем реальном опыте, т.е. о действительности, какою мы ее знаем из нашего опыта, мы имеем в виду совсем не ощущения, а цельные вещи, предметы, лица. События, огорчения, радости, целые сложные переживания. Они-то и занимают нас, как непререкаемые данности, которых мы не можем изменить, как бы мы не хотели того. Стало быть действительными реальностями для нас являются цельные «интегралы опыта», тогда как ощущения являются при внимательном рассмотрении всего лишь искусственными элементами данности, отдробляемыми нашей мыслью, своего рода дифференциалами действительности, которые мы допускаем ради удобства анализа.

Интегралы опыта – это то, во что отлилась совокупность впечатлений, приуроченных к определенной Доминанте, которую мы пережили со всею ее историей для нас. Например, моя покойная тетя для меня – сложный и непререкаемый интегральный образ, в который входят все впечатления моего детства, ранней юности, моей любви к ней, моих грехов против нее, моих тревог за нее в ее болезни, моего расставания с нею при ее кончине, всех моих действий по поводу ее лица. Для самого себя я – тоже интегральный образ, о котором я могу иметь впечатления и суждения, хотя бы и скудные...

Спрашивается теперь, каким интегралом я оказываюсь для других людей? Как интегрируется для других мой образ и мое существование?

Для других это интеграл опыта – совокупность впечатлений воспоминания, рефлексов, привычных действий, - задержанных или активных, - которые когда либо переживались и еще переживаются при моем имени или при встрече со мною. Совокупность эта, постоянно подвижная и изменчивая, имела свою историю в каждом из носителей.

...Человек смотрит на тебя так, каковы его воспитанные рефлексы на тебя, т.е. какова его история взаимоотношений с тобою. Но вот, однажды ты становишься законченным для человека, так сказать, «решенным интегралом», в отношении которого установились постоянные переживания, постоянное поведение. С этого момента ты для человека объективизировался, кончились в отношении тебя субъективные изменения и переинтеграции, т.е. пробы, приближения и т.п. – ты стал постоянным, о чем можно говорить, как о законченном логичном подлежащем. И тогда ты знаешь, что тут нельзя больше ничего переменить, ибо наступило объективное. Субъективное продолжается, пока еще чего-то ждут от тебя, еще ты не установился для человека, еще не «решен» для него... Ты был интегралом, которого искали, ждали, к которому шли навстречу. Потом ты стал интегралом, которого боялись и избегали. Затем стал интегралом, от которого уходят и не желают более видеть. Вот тогда ты стал окончательно объективным, т.е. вполне приспособленным для однозначного употребления в жизни и речи.

Установившиеся раз и навсегда подлежащие, постоянные и неподвижные, это ведь и считается идеалом науки о реальности, идеалом объективизма. В действительности это всего лишь успокоенные понятия, приспособленные к тому, чтобы их не приходилось постоянно переинтегрировать.

Всю жизнь человек может прожить и не учувствовать лиц человеческих вокруг себя, а видеть одни только вещи (или решенные интегралы). Но однажды учувствовав лицо вне себя, человек приобретает нечто совсем новое, переворачивающее в нем всю прежнюю жизнь...

3. Но с того момента, когда однажды откроется человеку, что значит, что есть вне его равноценное ему лицо человека, он сам начнет преображаться в человека! Все в его жизни и он сам преобразится. И великая Гераклитова истина, что все течет и проходит, приобретет совершенно новый смысл: если все безвозвратно проходит, если ни одно мгновение бытия и жизни не повториться, если проходящий мимо тебя человек дан тебе однажды, чтобы никогда и ничем не замениться и не повториться для тебя, - то какова же страшная ответственность человека перед каждым моментом жизни, перед каждым соприкосновением с другим человеческим лицом, перед утекающей драгоценностью бытия....

Само восприятие истины преобразуется. Для того, кто видит в мире одни лишь только более или менее повторяющиеся вещи и связи между вещами, - истина есть удобная для меня моя собственная абстракция, которая меня успокаивает, удовлетворяет и вооружает для новых побед над вещами. Для тех же, кто однажды учуял в мире лицо, истина есть важнейшая и обязывающая задача жизни, все отодвигающая в истории вперед, драгоценная и любимая, как любимое человеческое лицо, и дающая предвкушать свои решения не абстрактному «рацио», а лишь той собранности и целокупности живых сил человеческого лица, которую мы называем совестью. Не «рацио» – этот рассудительный и спокойный мещанин, всегда самодовольный и ищущий своего самоуспокоения, а горячая совесть и любовь к человеческим лицам – вот кто наш надежный руководитель и строитель жизни...

Интегральный образ, который сейчас переживается нами, например восприятие человеческого лица, - лучше сказать – само человеческое лицо, которое сейчас перед нашими глазами, - это определенно творимый и интегрируемый образ во времени, и лишь потом вторично мы начинаем полагать его как законченную неподвижную форму в пространстве. Насколько нам удается уловить его своеобразную гармонию, понять его, как целое, интегрирующее свои части и побеждающее их многообразие, дело идет об определенной работе наших центров, активно отбирающих отдельные рецепции, приходящие на сетчатку. Мы можем заметить, как общий интеграл лица изменяется и переинтегрируется в зависимости от новых только что уловленных черточек или от наших новых настроений. Иногда прежний сложившийся интеграл как бы расплывается в этих мелочах, перестает нас интересовать, иногда интегрируется вновь, в новое, почти не узнаваемое целое.

Жизнь с лицом человеческим совершается в порядке постоянной переинтеграции: надежды, разочарования, уверенности и т.д. «Вещь» интегрируется в постоянное несравненно легче, чем лицо. Потому слабые люди предпочитают жить с вещами, чем с человеческими лицами. Но бывает еще и так, что к человеческому лицу применяется отношение, как к законченной вещи, как к однажды и навсегда зафиксированному интегралу. Так может сложиться мертвое сожитие даже у мужа с женою без понимания и общей жизни между ними, не говоря уже о постоянном открывании для себя друг друга...

4. Когда любят, то более всего стремятся к тому, чтобы быть и жить вместе, говорить о себе и о любимом Мы. И о Природе в целом, пока мы чувствуем себя ее участниками и родными, мы чувствуем и говорим Мы. И тогда мы в самом деле ее участники, ответственные за нее! С момента, когда мы стали простыми наблюдателями ее как данной и «объективной» для нас цепи явлений, - мы представляем ей быть чем она хочет, самой по себе. С ее собственной ответственностью за себя, в которой мы не участвуем и не хотим участвовать.

Однако, насколько мы еще ее любим, мы ее участники и ответственны за нее, чтобы она была прекрасною, доброю и красивою. И тогда мы в ней «боремся с Богом за Бога», ревниво требуем: «Открой мне лицо твое!»

Мучительнее всего потерять того, кого любишь, т.е. утратить возможность говорить о нем и о себе Мы, - не приобщать его более к своей жизни, не приобщать себя к нему и его жизни. Нет ничего смертельнее разлучения с любимым. Начать смотреть на него, как на законченное и «объективное» для тебя, безучастное, более необщительное для тебя – это смерть из смертей...

Нет уже стремления вновь понять, вновь приобщить к себе его жизнь. Отныне что-то кончено для тебя в нем и для него в тебе!

Когда уходит дорогой покойник, этого обрыва нет. Мы с ним, его физической смертью не нарушается для нас субъективное соединение с ним.

Обрыв отношений с живым, прекращение Мы между тобою и им – нечто более страшное, чем смерть. Это конец ответственности друг за друга, конец любви, конец всего, всякого общего дела. Ты его и он тебя «предали внешнему», «предали сатане»...

5. Одной основной мелодией заполнена моя жизнь. Мне представляется тревожным, опасным и вредным для человека то состояние, когда сбываются мысли. Эта болезненная мелодия мучительно объясняет, почему в моих глазах так исключительно драгоценно человеческое лицо и влияние на человека другого лица. Когда у человека все сбывается по его мыслям, это ведет его к самоудовлетворению, к покою, к глухоте относительно тех голосов, которые рядом с ним. Самоудовлетворенный и довольный своими мыслями человек солипсичен. Этим он довел себя до конца. Хорош человек тогда, когда он в борении, и прежде всего в борении с самим собою, когда он в творчестве готов принять реальность и новую, вопреки своим излюбленным теориям и покою. Но где наименее выдуманная мною самим, наиболее безусловная, наиболее конкретная и непрестанная новая реальность, как не в живом человеческом лице вне меня? Что же более, нового непрестанно обновляющегося, чем человеческое лицо рядом и около меня. Поставить доминанту на человеческое лицо, то есть на реальнейшую из реальностей, то, что дано тебе сейчас и в ближайшем встречном человеке — это значит уметь заранее приветствовать и принимать все то новое, постоянно вновь заявляющее о себе бытие другого, независимо от моих ожиданий и теорий о нем. Категория лица должна быть принята в качестве вполне самостоятельного, исключительного фактора опыта и жизни наравне с такими категориями, как причина, бытие, единство, множество, цель, - и человеческая деятельность, культура, исторический подвиг является поистине «звенящей медью и бряцающим кимвалом», пока человек не внес в свой обиход категорию лица, пока доминанта его не поставлена решительно на лицо вне его. Любимое человеческое лицо лучше всего символизирует то, что представляет для человеческого мышления и поведения истина, предчувствуемая и проектируемая, но не дающаяся в руки, влекущая за собой все далее вперед. Она всегда нова и всегда впереди. Для натуралиста именно такова истина. Жизнь, история и культура будут бесконечно новы и содержательны, когда они будут направлены на лицо...

6. Всякое соприкосновение людей между собою страшно ответственно. Тут нет мелочей или неважных деталей. Малейший неправильный оттенок, допущенный при первой встрече, налагает неизгладимые последствия на общение тех же людей. Потом уже и не учесть, когда и в чем началось то, что портит и искажает дальнейшее! Может быть, уже в первый момент встречи предрешается то, откроются ли друг другу когда-нибудь эти встретившиеся люди и достигнут ли самого важного и драгоценного – общей жизни каждого в лице другого, - или при самой тесной жизни вместе будут все более замыкаться в своем солипсизме и глухоте к другому...

И ведь это так часто в человеческой жизни, что люди живут как будто общею жизнью, вместе, но однажды начав глохнуть друг к другу, глохнут далее все более и более, живут далее, все более замыкаясь один от другого, не слыша более друг друга, не видя более живого лица один в другом.

Так легко портится человеческая жизнь. И так трудно достается единственно драгоценная золотая жила – действительно общая жизнь с открытым, незатуманенным слухом друг к другу.

Значит всякий, уже маленький шаг человека в отношении другого человека очень ответственен, ибо влечет за собою неизгладимые последствия, исправляемые только смертью. Ведь вставшая однажды стена и глухота между людьми не может быть исправлена никакими условностями, принятостями, - когда сама-то общая жизнь уже потеряна. А уши одного лица забиты в отношении другого лица...

7. В порядке нарочитого труда следует культивировать и воспитывать доминанту и поведение «по Копернику» – поставив «центр тяготения» вне себя, на другом: это значит устроить и воспитывать свое поведение и деятельность так, чтобы быть готовым в каждый данный момент предпочесть новооткрывающиеся законы мира и самобытные черты и интересы другого ЛИЦА всяким своим интересам и теориям относительно них.

Освободиться от своего Двойника – вот необыкновенно трудная, но и необходимейшая задача человека! В этом переломе внутри себя человек впервые открывает лица помимо себя и вносит в свою деятельность и понимание совершенно новую категорию лица, которое никогда не может быть средством для меня, но всегда должно быть моей целью. С этого момента и сам человек, встав на путь возделывания этой доминанты, впервые приобретает то, что можно в нем назвать лицом.

Вот подлинная диалектика: только переключивши себя и свою деятельность на других, человек впервые находит себя, как лицо!...

8. Я могу сказать про себя, что избалован в жизни тем, что встречал удивительных людей по скрытым душевным силам и качествам.  И совсем неверно будет сказать, что я видел их удивительными и прекрасными, а они не были таковыми. Нет, они именно были удивительными и прекрасными, только все это было скрыто от глаз других людей и толпы, слишком занятой индивидуалистическими интересами, постройкой индивидуального счастьица, абстрактными теориями, - так что, слишком занятые собой и далекими отвлеченностями, люди не видали того, что перед самым носом: не видали истинной красоты, бескорыстия, самозабвенной любви, всеискупающих человеческих качеств, которые были у них перед носом, а они томились обо всем этом и тщетно искали этого в книгах, театрах, далеких теориях и фантазиях. Я счастлив, что у меня был достаточный слух и чутье к людям, - так что они выявились для меня. И мое убеждение, что кругом нас, не всегда заметно для нас живут очень многие удивительные люди, а в каждом из нас есть скрытый цветок, который готов распуститься, как предвестник того прекрасного, всем нам общего, которое должно быть впереди, чтобы объединить нас всех, таких рассыпанных и жалких в своем слепом одиночестве, в своей индивидуалистической культуре, которой мы еще так гордимся.

Мы в своих буднях и в будничном воззрении на жизнь и людей, которые нам кажутся «привычным и все тем же», и не подозреваем, как праздничен и бесконечно ценен и содержателен для нас каждый человек.

9. Ничто другое, как жизнь для других, выправляет, уясняет и делает простою и осмысленною собственную личную жизнь. Все остальное – подпорки для этого главного, и все теряет смысл, если нет этого главного...

Любовь сама по себе есть величайшее счастье изо всех доступных человеку, но сама по себе она не наслаждение, не удовольствие, не успокоение, а величайшее из обязательств человека, мобилизующее все его мировые задачи как существа посреди мира. Сама о себе любовь говорит: «Приближающийся ко мне, приближается к огню; но тот, кто уходит от меня, не достоин жизни». Это древнеалександрийский текст, когда-то меня особенно поразивший выражением величайшей правды о том, чем мы живем и чем жив человек. Истинная радость и счастье, и смысл бытия для человека только в любви, но она страшна, ибо страшно обязывает, как никакая другая из сил мира, и из трусости пред ее обязательствами, велящими умереть за любимых, люди придумывают себе различные мотивы, чтоб отойти на покой, а любовь заменяют суррогатами, по возможности не обязывающими ни к чему. Придумываются чудодейственные программы с расчетом на фокус, чтобы как-нибудь само собою далось человечеству то, что по существу своему достижимо лишь силами любви, которая есть величайший труд...

1.    Талант заключается в способности прозреть одним мгновением и как единую конструкцию целые сложные зависимости архитектоники мысли. Мысли вдруг открывается перспектива, связующая целые ряды явлений и идей в единое существование, в единый образ реальности. И дальнейшей дискурсии предстоит лишь изложить, разложить, дать в выкладке, прозрачной и обязательной для всех, то, что было дано ему в первоначальном целостном прозрении. Так это в математике, в музыке, в поэзии, в какой угодно науке, не иначе и в философии. Это и есть тот «первоначальный синтез», так удивительно предвосхищающий связи с реальностью, проект реальности, о котором можно сказать лишь одно – есть он у данного человека или его нет: ибо способность к нему есть дело индивидуальной природы, одаренности как индивидуальной особенности зрения, слуха, ассоциации...

11. Людям ужасно хочется устроить себе Истину так, чтобы на ней можно было покоиться, чтобы она была удобна и портативна! А она – живая, прекрасная, самобытная Жизнь, часто мучительная и неожиданная, все уходящая вперед и вперед от жадных человеческих вожделений и увлекающая человека за собою! Не для наслаждения и покоя человеческого она дана и существует, а для того, чтобы влечь человека за собою и отрывать его от привычной и покой  ной обстановки к тому, что выше и впереди! Не ее приходится стаскивать вниз до себя, а себя предстоит дотянуть и поднять до нее. Это все равно, как любимое человеческое лицо, которое дано тебе в жизни, самобытное и обязывающее. Человек хочет понять это лицо по-своему, успокоительно и портативно для своих небольших сил и своей ленивой инертности. Но достоин лица, которое любит, лишь тогда, когда забыл себя и свое понимание, свой покой и инертность, и когда идет за любимым и силится принять его таким, каков он есть в своей живой самобытности.

12.Не будем же думать, что у нас достаточно такого, на чем можно удовлетвориться, не будем из-за откристаллизовавшихся наших пониманий уходить друг от друга. Ибо, ведь тот, кто окончательно доволен своими пониманиями, доволен собой и будет утверждать самого себя, судить и осуждать другого: и тогда будет, естественно закрываться и уходить от этого другого! У самодовольного нет друга! Не будем идти вперед и выше наших кристаллизаций, будем вместе душами – будем для этого каждый в отдельности уходить от себя и приближаться к Другому! Будем расширять наши души, будем становиться людьми!

13. Великий хан Чингиз, поднявший из глубины Азии монгольские племена, организовавший их, в несколько десятков лет завоевал все земли и покорил народы от Тихого океана до Самарканда и Персии. Его непобедимые войска подошли к воротам в Европу. Гениальный организатор, собравший степные орды в несокрушимую силу, был жесток, как непреклонный закон природы: он не чувствовал лица человеческого, а только толпы, подлежащие покорению. Во всяком поселении и городе, который он брал, после всякого выигранного им сражения совершался неумолимый закон: всех мужчин убивали, всех женщин брали в обоз, - молодых, как жен, а старых, как рабынь. Чингиз не знал жалости, колебания, милости и сомнения, ибо не знал человеческих лиц, равных себе, никогда не чувствовал человека в этих толпах, которыми владел и которых побеждал... Но вот был современник у него, тоже столь же непобедимый, завоеватель народов, сутан Баязид. Подняв турецкие племена, Баязид тоже стучался в ворота Европы, владел Египтом, Палестиной, Сирийским Востоком. Слыша о приближении Чингиза, Баязид выступил навстречу ему. Страшные полчища встретились и произошло сражение двух почти равных противников. Монголы победили. Баязид был взят в плен. Его с его военноначальниками привели к Чингизу. И тут произошло неожиданное! Чингиз велел приготовить ковер с двумя диванами. На один велел посадить Баязида, на другой сел сам, всем прочим велел выйти. Сидели друг против друга молча два человека, - один побежденный, другой победитель. Наконец, Чингиз поднял глаза на Баязида, заплакал и молвил: «Так странна и непрочна судьба человеческая! Вчера – великий повелитель людей, сегодня – поверженный во прах побежденный! Сейчас побежденный и ожидающий своей участи – ты; но мог быть им точно также и я! Так превратна и непрочна человеческая судьба!» Сказав это, Чингиз, который никогда до этого не проронил ни слезы, велел отпустить Баязида и его людей, сказав, что им не тесно в этом мире обоим... В первый раз за всю жизнь Чингиз отступил от своего закона и отпустил побежденного! Это оттого, что он прослезился! А прослезился оттого, что в первый раз в лице Баязида нашел наконец человека, равное себе лицо, которого не видел ни в ком до тех пор.

Вот, значит, как трудно открыть и учувствовать лицо вне себя! И, с другой стороны, как переворачивается человек и делается неузнаваемым с того момента, как однажды сделает открытие, что вне его есть и дан ему человек, такой же самостоятельный, как он, такой же ценный, как он, и такой же единственный, как он, такой же никем и ничем не заменимый, как он.

Лицо ведь тем и отличается от вещи, что оно никем и ничем не заменимо. Итак, пусть же оно пребывает, пусть будет счастливо, пусть идет своим путем; и да будет благословен его путь!

Предание говорит, что после памятной встречи с Баязидом, Чингиз-хан стал другим человеком, задумчивым и грустным, более мягким к окружающим людям; и в этой умудренной задумчивости он умер, унеся с собой нечто более крупное и ценное, чем все завоевания и победные громы...

14. Не о «борьбе за существование», а о борьбе за существование в красоте – вот о чем надо говорить, как об общем принципе бытия! Не о жизни, как таковой, а о жизни в красоте! Борьба за существование – отнюдь не обобщение, а жалкая, пустая частность!

Все тщания врага в том, чтобы из творения Божия сделать безобразие. Вернуть красоту красоте, убить красотою карикатуру – вот что значит «воскресить Бога». Вот что значит «Воскресни, боже, в покой Твой, Ты и кивот святыни Твоея». Вся христианская догматика есть попытка возвратить красоту ужасу Креста Христова! «Мир отомщен тем, что праведник умер на кресте».

Звать надо не к морали, а к красоте. Говорить не о морали, а о красоте. Тут более любви и конкретности. Вместе с любимым человеком переживать красоту – вот в чем возможное счастье для человека в жизни. И обратно – погубить красоту а карикатуре – вот в чем величайшее человеческое несчастие...

15. «Интуицией» мы называем именно ту быстро убегающую мысль в ее естественном состоянии, которая пробегает еще до слов. Она всегда в нас первая. Дальнейший ход нашей работы в том, чтобы воплотить, отпрепарировать эту интуитивную мысль, неизвестно откуда происходящую и куда-то уходящую, почти всегда мудрою «мудростью кошки», - в медлительные и инертные символы речи с ее «логикой», «аргументацией», «сознательной оценкой»...

Но логика и аргументация лишь поспевают вдогонку за интуицией, хотят восстановить, проверить, оправдать ее смысл. Смысл же и мудрость ее не в логике, не в аргументации, не в дальнейшем ее истолковании, а в той досознательной опытности, приметливости, в той игре доминант, которыми наделило нас предание рода!

Наш личный вопрос в том – приумножим, оплодотворим мы это предание рода или разрушим, исказим, испортим его!

16. Будущие излагатели наукоучения о человечестве, в его идеалах и религии, должны обратить внимание на особенность именно человеческого рода, и именно высших типов его, - крайнее ограничение себя, отвержение пищи и самосохранения, пренебрежение ближайшими инстинктами – ради торжества, - хотя бы мысленного, основных идеалов. Человек живет «невидимым яко видимым», он есть существо идеалистическое, - это в нем главное! Кто этого не заметил, тот не заметил ничего, кроме своего носа!

17. Пока не сделано решающего шага, чтобы перешагнуть через границы к другим людям, как самодовлеющим и ничем не заменимым лицам, которые появляются в мировой истории однажды, чтобы никогда, никогда не повторяться, - не сделано еще ничего...

Это исключительно трудно, тут труднейшая из задач человечества. Но все равно это необходимо. И тем лучше, что трудно, - значит в особенности достойно человека, бесконечно прекрасного и удивительного существа!

18. Я понял то, что понятно было уже древним: в действительности реальным значением и бытием обладает и общее, насколько нам удается его открыть, и частно-индивидуальное, насколько оно дается нам в наглядности ежедневно и ежеминутно. Реально и то, что ежедневно солнце освещает нам новый день также, как вчера и сто лет назад, реально и то, что 24 апреля 1927 года было, чтобы никогда не повториться в мировой истории...

Живою, неизгладимой реальностью обладает и общая категория, и род, и вид, и человеческое общество, но также и индивидуальное, частное, мгновенное. Но для того, чтобы это признать со всей отчетливостью, необходимо, чтобы индивидуальное перестало быть только соотносительным и уравновешивающим понятием в отношении общего и родового, - необходимо заменить отвлеченное понятие «индивидуальности» как чего-то теряющегося в общем, живым понятием лица. Живое, интегральное, конкретное единство, приходящее в мировую историю, чтобы внести в нее нечто совершенно исключительное и ничем никогда не заменимое, стало быть существо предельно ответственное и, вместе с тем, требующее предельной ответственности в отношении себя со стороны других, - вот что такое лицо всякого живого существа, и, в особенности, лицо человека.

Вы чувствуете, что тем самым вносится в наше мышление совершенно новая категория – «категория лица», которая обыкновенно игнорируется в системах логики, в теории ознания и в философских системах, - потому что громадное большинство этих систем написано индивидуалистически мыслившими людьми с самоупором на себя! В вы понимаете, что мысль и жизнь с упором на лицо другого это уже не философия, не самоуспокоенная кабинетная система, а сама волнующаяся живая жизнь, «радующаяся радостями другого и болеющая болезнями другого»!

Ни общее и социальное не может быть поставлено выше лица, ибо только из лиц и ради лиц существует; ни лицо не может быть противопоставлено общему и социальному, ибо лицом человек становится поистине постольку, поскольку отдается другим лицам и их обществу... Если у старых логиков был бесконечный спор, кому приписать истинную реальность (общему или индивидуальному), то здесь ясно, что и вопроса такого быть не может: одинаково бьет жизнью и содержательностью и общество и лицо.

19. Человек подходит к миру и к людям всегда через посредство своих доминант, своей деятельности. Старинная мысль, что мы пассивно отпечатываем на себе реальность, какова она есть, совершенно не соответствует действительности. Наши доминанты, наше поведение стоят между нами и миром, между нашими мыслями и действительностью. Целые неисчерпаемые области прекрасной или ужасной реальности данного момента не учитываются нами. Если наши доминанты не направлены на них или направлены в другую сторону. И тут возникает, очевидно, ежеминутно в нашей жизни, следующее критическое обстоятельство: мы принимаем решения и действуем на основании того, как представляем действительное положение вещей, но действительное положение вещей представляется нами в прямой зависимости от того, как мы действуем! Очевидно – типическое и постоянное место нашей природы в том, что мы оправдываем наши поступки тем, что они соответствуют реальному положению; но для того, чтобы поступок вообще мог свершиться, мы неизбежно абстрагируемся от целостной реальности, преломляем ее через наши доминанты. Мы можем воспринимать то и тех, к чему и к кому подготовлены наши доминанты, т.е. наше поведение. Бесценные вещи и бесценные области реального бытия проходят мимо наших ушей и глаз, если не подготовлены уши, чтобы слышать. Если не подготовлены глаза, чтобы видеть, т.е. если наше поведение и деятельность направлены сейчас в другую сторону.

20. С того момента, как человек решится однажды вынести свою установку (свою доминанту) на Собеседника вне и помимо себя, приходит что угодно, но не «покой»: начинается все растущий труд над собой и ради другого, т.е. все больший уход от себя в жизнь для ближнего. Награда, и притом ничем не заменимая, в том, что изобилию жизни и дела конца уже нет, и о конце уже не думается, а если он придет, о нем некогда будет думать. Не останавливаясь на себе, на излюбленных доктринах, успокаивающих мысль, всегда предпочитая себе и своим доктринам реальных людей, забывая свое заднее и простираясь все вперед, - твердо помня, что истина для человека не «подушка для усталой головы», а обязывающая и увлекающая за собой объективная правда, не зависимая от нас, как возлюбленное и влекущее за собой лицо...

Каждая человеческая истина, каждая теория есть только временная доминанта, направленная на свой разрешающий акт – на проверку в ближайшей будущей реальности. Она оказывается ложной, если это окажется в дальнейшей непосредственной проверке, и, уже во всяком случае, она ложь, поскольку утверждает себя, как окончательная и последняя, ибо, тем самым она исключает дальнейший ход действительности в истории, всегда самоцветный и новый, как драгоценный камень. В погоне за Истиной, как за своей возлюбленной, человек подобен пловцу с Делоса, описанному в древней легенде: вот он плывет изо всех сил к острову, который виднеется издали, наконец, как будто доплывает, уже чувствует песок под ногами; и в тот момент, когда он готов уже выйти на вожделенный берег, остров опять уходит от него на прежнее расстояние, опять требует труда, опять влечет за собою. Опять труд, опять движение вперед! И дорого то, что так дорого дается – пускай возлюбленная все время впереди...

21. Надо признать, что преодоление себя и бодрая творческая доминанта на лицо другого – даются очень просто и сами собою там, где есть любовь. Из сказанного ясно, что закон возмездия («преступления и наказания», «заслуженного собеседника») преодолевается только в более общем и всеобъемлющем законе любви.

Закон любви предполагает от человека не пассивное состояние, но усилие, подвиг, напряжение; рождение в себе нового другого лица ради того, кого любят: любовь ведь и есть выход из себя, постоянный рост из силы в силу...

22. Ужасно непрочно мы живем, жизнь каждого из нас готова сорваться из того неустойчивого равновесия, которое нас поддерживает. Это, в самом деле, колебание на острие меча, и только постоянным устремлением вперед, динамикой, инерцией движения удерживаемся мы в этом временном равновесии. Тем осторожнее приходится относиться друг к другу, тем ответственнее всякое приближение к другому человеку, и тем более чувствуешь эту страшную ответственность перед лицом другого, чем более его любишь.

Вот по тому, как инстинктивно-осторожно подходишь к тому, кого любишь, надо учиться, как следует подходить ко всякому человеку! Беда именно в том, что мы слишком невнимательно, бесконечно тупо проходим мимо людей, которых встречаем на улице во множестве каждый день, не подозревая, что в них и с ними делается! Собственно говоря, основная наша нравственная болезнь в «нечувствии» друг к другу, в глухоте к тому, чем живет ближайший сосед и товарищ по жизненному труду.

23. Настоящее, солнечное счастье там, где от избытка сердца человек стремится вовлечь всех в открывающееся ему радостное и прекрасное. Ведь по-настоящему человек любит именно от избытка радости и света в сердце! И это нечто как раз противоположное тому самозамыканию в своем уюте и так называемом счастье, к которому протягиваются жалкие, трепещущие, жадные руки! То, настоящее счастье щедро открыто и светит всем, как действительное солнце. Оно всех зовет к себе и идет к любимому затем, чтобы лучше и веселее было звать к себе других и всех. Маленькое и жадное счастьице, наоборот, замыкается в квартирке, куда не пускают «посторонних».

Так называемое «счастье» мешает человеку быть прекрасным, добрым, светящимся... Это ведь совсем не то, что экспансивная, щедрая, всех зовущая к себе радость!

Когда радость приходит к человеку сама собою, непрошеная и нежданная, она есть естественный плод избытка сердца и, в свою очередь, делает человека прекрасным и счастливым, как никогда и нигде (ибо для этой подлинной радости нет пространства и времени). Но когда человек начинает жадно хвататься за этот дар, чтобы удержать его во что бы то ни стало, и приискивает обеспечения своему счастию, пробует закрепить его для себя, - вот эта самая жадность к счастью, попытка закрепить за собою счастье, тотчас извращает все и уже мешает быть тем открытым, мужественным, сильным, каким он был; делает его жадным, трепещущим буржуа. Быть благодарным за эту нежданную и неискавшуюся радость, который приходит к тебе, как щедрый дар в ответ, быть может, на твою щедрость, и проводить без жадного и жалкого трепетания рук эту птицу – счастье, когда она собирается полететь далее – куда хочет, - отнюдь не пытаясь ее удерживать, - вот, должно быть, наша норма. Только при ней мы хороши друг для друга! Ибо только при ней мы способны чувствовать друг друга и то, что сейчас делается в ближайшем соседе и товарище по жизни.

Избыток радости рождает любовь, подлинная любовь, в свою очередь, окрыляет радость и вместе расширяет зрение, чтобы видеть и чувствовать, чем люди живы и что в них делается; но это ведет к болению за других, которое впоследствии обещает новый дар – умение радоваться за других, жить радостью других. Забыв собственный эгоцентризм. Тогда уменье чувствовать друих и жить для друзей будет все расширяться.

Радость должна быть зрячая, все видящая и все чувствующая, т.е. она не может иметь ничего общего с тою ложной и эфемерной эвдоминистической радостью, которая покупается полусознательным, полубезотчетным закрыванием глаз на жесткие и болезненные стороны бытия! Это, конечно, не радость, а большая печаль и беда, что мы не видим и нечувствуем (даже стараемся не видеть и не чквствовать) реальных бедствий жизни. Когда радость и радостность покупается искусственно – зажмуриванием глаз на действительность при помощи так называемых «развлечений» и разных специальных «культурных удовольствий», это приводит только к жалким результатам. Завороженные искусственными радостями люди, сами того не замечая, усугубляют несчастья мира и оказываются совершенно беззащитными, когда в один прекрасный день реальность откроется для них во всем своем громадном и трагическом значении! Лишь там, где человек все видит и все чувствует (по крайней мере – все хочет видеть и чувствовать) и при этом останется верен радости бытия, - он бывает в самом деле надежным другом для своих друзей, способным стоять твердо и дать руку помощи, когда будет нужно.

Итак, - по возможности все видеть, все знать, ни на что не закрывать глаза и удержать при этом радость бытия для друзей и приходящего собеседника. Это – настоящее счастье, к которому стоит стремиться и ради которого стоит понести всякий труд!

При этом вот что замечательно – однажды вступив на путь искусственных радостей посредством закрывания глаз на действительность, человек будет идти на этом пути далее и далее, все более отмежевываясь от живого опыта и от действительных горестей человечества. Все более будет сам себе слепить глаза, чтобы не знать настоящего значения действительности, - как это мы видим на всяком предреволюционном обществе, наслаждающемся и дуреющем все более перед тем, как придет час заклания; или как было в Геркуануме и Помпее накануне того, как Везувий заговорил!

И, с другой стороны, тот, кто соблюдает все видящую и все чувствующую радость бытия, однажды встав на этот мужественный путь, будет расширять свое зрение и чувствительность к голосу реальности и чуткость к истории – все более и более.

Тут все расширяющаяся, все более зрячая, все обогащающаяся, экспансивная жизнь! Все знать. Все видеть, ни от чего не замыкаться, и все победить радостью бытия для друзей и с друзьями. Это значит – все расширяться, усиливаться, расти, узнавать новое и новое, переходить из силы в силу...

24. Я более всего хотел бы обладать этой способностью: видеть в ближайшем встречном человеке своего основного искомого, главного и лежащего на моей ответственности собеседника. Всю жизнь хочу жить для ближнего, а на деле умею кое-как жить только для дальнего, не находя сил жить до конца для ближнего!

25. Между нами и переживаемой реальностью стоят, прежде всего, наши доминанты, которые ведь преломляют для нас действительность, равно как наши реакции на действительность в чрезвычайной степени. Доминанты создают «предрассудки», т.е. те предпосылки мысли, которые эта последняя вносит в работу сама от себя, не отдавая себе в этом отчета. Значительная часть таких предрассудков совершенно неизбежна и имеет нормальное рабочее значение.

26. По сравнению с древностью и средневековьем, сдвинулся сам искомый идеал познания. Акцент ставится не на тонко разработанное учение без противоречий, а на самоотверженное распознание конкретной, повседневной реальности, как она есть. Не так, как мне хочется, чтобы она была, а так, как она есть сама для себя. Отныне не реальность вращается и тяготеет около моего законодательствующего «рацио», но мой «рацио» если он хочет быть в самом деле разумным, вращается и тяготеет около реальности и ее законов, каковы они есть независимо от моих пожеланий. На место того древнего спорщика, с каким препирался Платон в своих «Диалогах», становится сама реальность поскольку она непрестанно ограничивает вожделения моей теории. Теория постоянно силится расползтись в универсальное учение, а факты реальности вновь и вновь встают перед ней как новые границы и новые поучения. Теория утверждает: «Вот как оно по-моему должно быть». А реальность возражает: «А вот как оно есть!»

27. Новый ученый всегда уступает, если действительность возражает против его предвидений конкретными фактами. Он говорит себе смиренно: «Значит я ошибался, и теория, как ни разумна, была не верна!» И он учится у фактов строить новую теорию, более близкую к фактам. Из этого прекрасного Собеседования, с одной стороны, неизбежно теоретизирующего ученого и, с другой, - всегда обновляющейся реальности родится в своем изобилии новая наука, полная неожиданностей и все новой содержательности вместо тех мертвых пустынь, в которых исчезла великая матрона – рационалистическая наука (физика и метафизика) древности...

28. Постоянно учась понимать заново свое прошлое, человек вновь и вновь входит в новое настоящее мгновение, роковые последствия которого откроются, опять-таки лишь в более или менее отдаленном будущем. Вот это замечательное и постоянное запоздание понимания относительно момента, когда оно нужно в особенности, и есть один из очень типичных ежедневных факторов нашего аппарата знания. Время, как вполне самостоятельный фактор сказывается здесь в особенности. А вместе с тем открывается вся острота того, как и в какую сторону должно воспитывать свое внимание и чуткость наряду со знаниями отвлеченно-научного характера. Только постоянным самовоспитанием и упражнением внимания и внимательности к людям и к среде вообще можно достигнуть той высокой подвижности и чуткости рецепции, которая необходима для бдительного понимания каждого вновь встречаемого человека и момента жизни. Очень мало, вообще говоря, людей, достигших такого понимания и вытекающего из такого живого понимания момента, - также и того, что из него и затем должно быть впереди. Действительное понимание конкретной реальности есть всегда и предвиденье того, что из этой конкретной реальности должно быть в будущем. Вот этакое конкретное предвидение столь же редкий дар и достижение, как и подлинное проникающее понимание текущего момента... Совсем точное чувствование текущего момента, действительное использование того, что он мог бы вам дать и помочь осуществить в нем то, что действительно хорошо и ценно для будущего, - это очень редкий дар или очень трудное достижение.

29. Вот трагедия человека: куда и к кому ни приведет его судьба, всюду приносит он с собою себя, на все смотрит через себя и не в силах увидеть того, что выше его! Все приводит к себе, ко всему аккомодируется так, чтобы наименее беспокоить себя, как наблюдателя и бессознательно или сознательно переделывать все по себе! «Ассимилировать среду по себе», т.е. постоянно переделывать ее в подобие тех дворянских «парков», которые устраивались на месте древних лесов.

Так приводится человек судьбою к встрече с подлинными носителями Божьей Правды, с волнением и страхом входит в соприкосновение с ними в первый раз, - в первые мгновения действительно успевает усмотреть нечто для себя новое и тогда абсолютно вырастает, приобретает, делается повыше себя, каким он был до тех пор, но проходят дни и втягивается человек в новые впечатления, производит «редукцию» их к своему прежнему! И тогда втуне отается мимолетное приобретение, остается смоковница неплодною, возвращается к самодовольству, к смотрению на все из себя и не выше себя! К приземистому, консервативному самоутверждению!

30. Труднее владение индивидуальным поведением, его воспитание и предвидение. Влияние вещей, быта, имущества, обстановки на склад поведения. «Кто что любит, тем и связан». Итак, если хочешь образовать в себе определенное поведение, определенный строй восприятия, определенный склад опыта – свяжи себя определенным бытом.

31. Из-под порогов суммации, возбуждения и сознания, из сложных глубин подсознательного предопределяется человек в своих поступках, переживаниях, восприятиях. Если у него является пожелание овладеть своим поведением, то сначала он должен овладеть теми глубинами подсознательного, т.е. течением физиологических событий в себе, дабы через них овладеть и предопределить затем свое поведение, свои восприятия, свой образ жизни. В среде. Здесь повсюду требуется большая постепенность подготовки самовоспитания, долгие систематические труды над собою, дабы в урочный час можно было срочно ответить должным решением на очередную задачу.

32. Насколько трудно управляться с инерционною силой своей доминанты, это знает всякий, пытавшийся победить самого себя – изгладить влияние своего внутреннего предубеждения и уклада на свои текущие дела. Человеку представляется, что он все может, пока дело идет об абстракциях, о тех значках, которыми отложился прежний опыт в верхних интеллектуальных слоях. Здесь как будто в самом деле удается «повернуть мир». Но как только дело идет об ограничении своих, специфически эгоистических исканий, наталкиваешься на массовое сопротивление, в котором энергия пропадает так же, как звук в пустой бочке! Стена глухая и немая ограждает внутреннего человека от того, что есть над ним, пока он сам не двинется навстречу и не начнет преодолевать себя!

33. Очень важно, как человек приучил себя подходить к вещам и к людям в своих попытках их понять. Идет ли дело лишь о том, как их «приспособить» к себе и к своему способу постижения? Или есть готовность узнавать и понимать их все далее и далее – такими, каковы они есть в самостоятельном их составе и содержании. Вот тут и решается то, остановится ли человек на своем Двойнике или хватит у него сил искать во встречном лице Собеседника!

34. Тебе дан, к примеру в N человек и собеседник, который противоречит тебе и твоим установкам. Не допускаешь ли, что есть возможность и такая, что противоречие его создается тем, что ты носишь в себе, и призывается тебе раскрыть глаза на твои, может быть, сокрытые от тебя черты? И не допустить ли такой возможности, что пока он, этот собеседник, тебе дан именно как противоречащий, ты еще и удерживаешься в некоторой относительной норме, или, по крайней мере, ближе к норме, так как предоставленный самому себе, ты давно уже покатился бы под гору?

Обыкновенно этой возможности мы не учитываем и не хотим учитывать в практичеких противоречиях, с которыми встречаемся.

35. Диалектика жизни, между прочим, и в том, что в момент, когда имущий дает кусок хлеба и помощь неимущему, последний становится помощником первому в еще гораздо большей степени, чем первый был для последнего!

36. Это совсем не такая простая и самоочевидная задача – отдавать себе отчет и самоотчет относительно того, чем ты являешься в действительности для окружающих тебя людей. Очень часто то, как сам себя толкует человек, является всего лишь облаком, застилающим от собственного зрения свои деяния и свою действительную роль среди событий. И вот здесь всего отчетливее выступает исключительная роль покаяния как целого состояния и установки жизни, направленных на систематический пересмотр своего текущего содержания и текущих связей с окружающими обстоятельствами. Пересмотр и пропуск через пристальную и беспощадную критику с разных сторон всего своего прошлого и настоящего с переоценкой каждой детали, - вот несравненное условие для подлинного узнавания, а затем и познания самого себя...

37. Вне этого оружия действительной самокритики мы имеем весьма мало обещающую позицию все нового и нового самооправдания все нового и нового самоутверждения, которым обрастает человек все далее, все более застилая им свои глаза от подлинного понимания того, что есть. Когда древние говорили «Познай самого себя», - они имели в виду не отвлеченный метод, не теоретическую задачу, а самую конкретную и ежечасную внутреннюю работу пересмотра каждым самого себя для проникновения в подлинную рецепцию к тому, в чем твое ответственное влияние на жизнь и на людей в самом непосредственном твоем окружении. Настоящее познание это то, которое способно практически рецепировать ответственное содержание и внутренний смысл каждого данного переживаемого момента, чтобы не упустить сделать требующееся им! А для этого оно должно быть в самом деле «многочистым», чтобы видеть и прошлое и текущее и предстоящее с оценкою своего участия в нем...

38. Именно в эмоциональном мышлении человек и творец и участник бытия. Здесь краешком ему приоткрыто быть одновременно и волевым и интимно-чувствующим, и напряженно проникающим мыслью участником того участка бытия, с которым сейчас соприкасается его жизнь. Ведь воля, эмоция и мысль в их отдельности это только абстракции. Дело идет обыкновенно лишь о преобладании той или иной из этих сторон жизнедеятельности. Дон-Кихот, Петрарка и Кант берутся за крайние типы. Но ни у одного из них нет исключительного действия только одного элемента пресловутой триады. В действительности они неразрывны!

39. Любовь и смерть, когда они вместе, служат первым побуждением к тому, чтобы вышел человек из инстинктивной жизни в подлинную область мысли с новыми собственными человеческими задачами... Можно ведь быть большим ученым, известным общественным деятелем, поэтом и т.д. не выходя еще из полубезотчетной области инстинктивных побуждений. Нужно перейти через некоторый рубеж, чтобы вступить в собственно человеческую область мысли. Только с этого момента дикий дубок становится привитым, обрезанным и упорядоченным. На рубеже стоит смерть любимого – любовь и смерть, когда они вместе! Для человека это нечто вроде момента прозрения для котенка...

40. ...есть свои преимущества в личном общении, т.е. «лицом к лицу», и есть свои преимущества в общении через письмо. Личное общение дает очень много, помимо слов, чрез ту почти подсознательную наблюдательность одного собеседника за другим, которая очень тонко сопоставляет и сравнивает то, что было, с тем, что стало, и так обогащает впечатлениями и заметками, что словесная беседа несколько отступает даже на задний план и люди говорят: «Так много было за это время, о чем надо говорить, а вот. когда свиделись, так и не знаешь, с чего начать и о чем говорить».В письме непосредственное общение лишь воображается, дело же идет преимущественно о передаче суждений. Здесь в самом деле говорится из накопившегося за время отсутствия адресата нечто отличившееся, сформировавшееся, кортикальное! Но, вместе с тем, личное, непосредственное общение несколько отходит на задний план, застилаясь абстракцией! Спрашивается: где человек более «объективен» в отношении своего собеседника? Там ли, где всем своим существом, - подсознательно-физиологическим, как и психологически-логическим, - вновь и вновь переузнает собеседника  при новой встрече, перестраивая и себя по его новым чертам? Или там, где он преподносит ему успевшие отлиться и закончиться свои мысли, обращенные к воображаемому собеседнику? Многие, очень многие без колебаний скажут, что именно во втором случае впервые выступает «объективное» сообщение между людьми. Это здесь впервые начинается «великий путь человека в науку», которым человечество освобождается от всего личного и становится «выше самого себя»! И я вот дерзаю думать, что именно на этом пути расставлены ловушки для человеческой мысли, завлекающие иллюзиями «объективности» в самые субъективные из субъективных установок жизни, когда человек фактически отгораживается от собеседника непроницаемой каменной стеной, и когда обращается к нему, то по существу. Говорит лишь с самим собою! Здесь-то и царит роковой солипсизм! Не обязательно, конечно, и первый путь обеспечивает подлинно раскрытое к собеседнику собеседование с ним. Но он, во всяком случае, менее иллюзорен и скорее даст видеть, найдет ли в самом деле собеседника и есть ли данные для подлинного собеседования между людьми.

41. «Нисей согреши, ни родители его, но да явятся дела Божия н нем». Это тот же мотив в Евангелии, как и в книге Иова. Сплошь и рядом под знаменем закона добра и зла, излагаемого, как закон справедливости (возмездия), гноится дух самоутверждения и самооправдания в виде зависти и ненависти (Златоуст). Отсюда веление Божие первому человеку не вкушать от дерева познания добра и зла, и отеческое показание, что и в раю совершенному во многом человеку познание это было еще несвоевременно (Григорий Богослов). Требовался исторический процесс от праотцов до пророков, и от пророков до Христа и церкви, чтобы воспитать человечество к известным степеням постижения добра и зла как мирового закона, служащего восхождению в еще более всеобъемлющий закон милосердия, приобщающий человека Жизни Божией.

Итак, не раздевание себя и совести по рецептам «по ту сторону добра и зла» и не принципиальный аморализм в качестве исповедуемого закона Бытия, но высочайшая степень бдительного страха в оценках и в суде над событиями, чрез которые раскрываются реально добро и зло в мире, как преступление и наказание. Пребывать должна и не заглушаться совесть. Как великий и наиболее дальнозоркий орган предвидения предстоящих событий и судеб мира. Она же знает превыше закона возмездия превышающий закон милосердия... Закон возмездия и гнева, согласно апостолу, служит воспитателем к закону милосердия...

42. Златоуст говорит, что «пророчество состоит не в том только, чтобы предсказывать будущее, но и в том, чтобы узнавать настоящее» Узнавать подлинный смысл настоящего значит знать уже его будущее. И то и другое – дело Духа Святого. Кто-то сказал, что по-настоящему знать вещи – значит «узнавать, каковы они для нас». Но тут предстоит вопрос: кто такие мы-то? Ибо каковы мы. Таковы и вещи для нас: надо же узнавать содержание и исторический смысл вещей, каковы они есть, независимо от нас, каково их подлинное будущее... Прочитать в достаточной полноте содержание и смысл происходящего сейчас – это уже пророчество!

43. ... С образами воображения человек идет навстречу новым соприкосновениям с действительностью, проверяя образы по действительности, строя действительность при помощи образов. Может быть всего лучше эта роль воображения дается в миражах, когда истомленному каравану начинает видеться волнующаяся водная поверхность в низких берегах песков. Как раз то, что нужно и хочется, но чего именно и нет, оно-то и воображается с нарочитой настойчивостью, с этими-то образами воображения человек и идет навстречу действительности, ими-то и оплодотворяются и ведутся человеческие поиски во вновь открывающейся действительности.

Для того, чтобы сказать, что «А нет», нужно, чтобы А так или иначе представлялось, воображалось, чтобы оно отвечало каким-то пожеланиям, исканиям, требованиям к действительности. «А нет» есть суждение, свидетельствующее о поисках А, о неуспехе этих поисков.

Итак, насколько поиски упорны, настолько они непримиримы с наглядными неудачами, насколько делосский пловец непреклонен в своем влечении к видящемуся и все уплывающему острову? С другой стороны, - насколько отчетливо известен А в своих признаках, чтобы его не пропустить, чтобы узнать его приход в тот час, когда он придет?

С одной стороны Рахиль плачет по детям и не может утешиться потому, что их нет. С другой стороны, кто вам сказал, что А должен служить вам подушкой под голову, что он должен быть для вас свет, а не тьма? Кто вы сами? Каковы ваши тенденции? Чего вы ищете?

Самая живая, самая конкретная и наиболее непререкаемая действительность есть Собеседование и узнавание-построение своего Собеседника или по типу действительно самостоятельного Собеседника, которого я слушаю и в которого вдумываюсь, которого заранее приветствую, - или по типу Двойника, которого не терплю, ибо он – я сам в своей самости...

44. Рецепция нужного и полезного. Как она совершается? Мы этого не знаем. Но она совершается как разыскивание в среде наиболее важного. Она вовсе не значит, что «контактное» непосредственно наиболее правильно. Вовсе не значит, что дело идет о приведении всего прочего поля рецепции к контактному «наиболее непосредственному отражению наличного» Дело идет о развертывании все новых и новых средств рецепции, причем основное устремление и метод науки направлены на то, чтобы научиться видеть в Бытии новое, до сих пор неуловленное! (Делосский пловец).

А.А.Ухтомский

Из книги «Учение о Доминанте» (Избранные труды. Л. Наука 1978.)

(Отрывки).

(стр. 16-19) «…Так, определенное состояние ЦНС вызывает для человека определенный образ, а этот образ потом вызывает прежнее состояние ЦНС.

Среда поделилась целиком на «предметы», каждому из которых отвечает определенная, однажды пережитая Д<оминанта> в организме, определенный биологический интерес прошлого. Я узнаю вновь внешние предметы, насколько воспроизвожу в себе прежние Д, и воспроизвожу мои Д, настолько, насколько узнаю соответствующие предметы среды…»

«… В высшей психической жизни инертность господствующего возбуждения, т.е. Д переживаемого момента, может служить источником «предубеждения», «навязчивых образов», «галлюцинаций», но она же дает ученому то маховое колесо, «руководящую идею», «основную гипотезу», которые избавляют мысль от толчков и пестроты и содействуют сцеплению фактов в единый опыт…»

«… Пока Д в душе жива и ярка, она держит в своей власти все поле душевной жизни. Все напоминает о ней и о связанных с ней образах и реальностях. Только что человек проснулся, луч солнца, щебетание за окном уже напоминают о том, что владеет душою и воспроизводит любимую идею лицо или искание, занимающее главенствующий поток жизни: «Я сплю, а сердце мое бдит».

Д характеризуется своей инертностью, т.е. склонностью поддерживаться и повторяться, по возможности, во всей своей цельности, при всем том, что внешняя среда изменилась и прежние поводы к реакции ушли. Д оставляет за собой в ЦНС прочный, иногда неизгладимый след.

В душе могут жить одновременно множество потенциальных Д – следов прежней жизнедеятельности. Они поочередно выплывают в поле душевной работы и ясного внимания, живут здесь некоторое время, подводя свои итоги, и затем вновь погружаются вглубь, уступая поле товаркам. Но, и при погружении из поля ясной работы сознания, они не замирают и не прекращают своей жизни. Научные искания и намечающиеся мысли продолжают обогащаться, преобразовываться, расти и там, так что возвратившись потом в сознание, они оказываются более содержательными, созревшими и обоснованными. Несколько сложных научных проблем могут зреть в подсознании рядом и одновременно, лишь изредка всплывая в поле внимания…»

«… Эти высшие, кортиакльные Д, то ярко живущие в поле сознания, то опускающиеся в скрытое состояние, но продолжающие владеть жизнью и из подсознания, очевидно совпадают по смыслу с теми «психическими комплексами», о которых говорит Фрейд. «Ущемленные комплексы», т.е., попросту, заторможенные психофизиологические содержания прежних Д могут действовать патогенно, когда они не были, в свое время, достаточно вплетены и координированы в прочей психической массе. Тогда последующая душевная жизнь будет борьбою вытесняющих друг друга несогласованных Д, которые стоят друг перед другом, как инородные тела…»

«…Чем более согласованы между собой последовательно переживаемые содержания внимания, чем непрерывнее ткань прежней жизни сознания, тем более плавными будут последующие переходы душевной жизни от одной Д к другой…»

«… По всем данным, Д в полном разгаре есть комплекс определенных симптомов во всем организме, - и в мышцах, и в секреторной работе, и в сосудистой деятельности. Поэтому, она представляется, скорее, как определенная констелляция центров с повышенной возбудимостью в разнообразных этажах головного и спинного мозга, а также в автономной системе…»

«…Когда кора возобновляет прежде пережитую Д, дело идет о более или менее подробном восстановлении в организме всего комплекса центральных, мышечных, выделительных и сосудистых явлений. Когда это нужно, кора умеет восстановить прежнюю констелляцию до такой полноты, что переживается вновь конкрет8ное содержание тогдашнего опыта, быть может, до галлюцинации.

Более часто происходит лишь частичное восстановление прежде пережитых Д, в виде символов. В связи с этим и комплекс органов, участвующих в переживании восстановленной Д будет сокращенным и может даже ограничиться одним кортикальным уровнем.

Чисто кортикальные Д, наверное, есть позднейший продукт экономической выработки. Кора – орган возобновления и краткого переживания прежних Д с меньшей инерцией и с целью их экономического сочетания…»

«… С нашей точки зрения, всякое «понятие» и «представление», всякое индивидуализированное психическое содержание, которым мы располагаем и которое можем вызвать в себе, есть след от пережитой некогда Д. След однажды пережитой Д, а подчас, и вся она, могут быть вызваны в поле внимания, как только возобновиться, хотя бы частично, раздражитель, ставший для нее адекватным. Старый и дряхлый конь весь преображается и по-прежнему мчится в строй при звуке сигнальной трубы…»

(стр. 34) «… Инерция Д сказывается в том, что однажды возникнув в организме, она имеет тенденцию устойчиво в нем пребывать и возобновляться по весьма простым поводам. След однажды пережитой Д, а то и вся она могут быть вызваны вновь в поле внимания, как только возобновиться, хотя бы частично, раздражитель, ставший для нее адекватным…»

(стр. 38) «…Тормозя прочие центры, господствующее возбуждение само переживает своеобразное состояние: оно способно подкрепляться весьма разнообразными и отдаленными раздражениями организма…»

«… подкрепление создается значительно легче и более слабыми волнами, чем торможение…»

(стр. 41) «… Когда Д представляет собой цепной рефлекс, направленный на определенный разрешающий акт, то, рассуждая теоретически, разрешающий акт и будет концом Д…»

«… Возникновение новой Д, несовместимой функционально с первой, намечает экзогенный конец для первой Д…»

«… Возможно прямое торможение Д с высших этажей ЦНС, например, с коры… Но, это торможение с коры, направленное на Д «в лоб», достигается наиболее трудно. Это задача – «не думать про белого бычка», - задача теоретического морализаторства. Кора успешно борется с Д, не атакуя их «в лоб», но создавая новые компенсирующие Д в центрах, могущие свести первые на нет…»

«… По мере затухания Д, все более сужается сфера тех раздражителей, которые могут ее подкреплять и, вместе с тем, все менее тормозятся прочие реакции, постепенно выходя из сферы влияния Д…»

(стр. 47) «… Всякий интегральный образ, которым мы располагаем, является остаточным продуктом пережитой нами Д. В него отлилась вся совокупность впечатлений, приуроченных к определенной Д, которая имела в нас свою историю…»

(стр. 48) «… Чтобы овладеть человеческим опытом, чтобы овладеть самим собою и другими, чтобы направить в определенное русло поведение и саму интимную жизнь людей, надо овладеть физиологическими Д в себе самих и в окружающих…»

(стр. 106) «… Из следов протекшего вырастают Д и побуждения настоящего, чтобы предопределить будущее. Если не овладеть вовремя зачатками своих Д, они завладеют нами. Поэтому, если нужно выработать в человеке продуктивное поведение с определенной направленностью действий, это достигается ежеминутным, неусыпным культивированием требующихся Д.

Если у отдельного человека не хватает для этого сил, это достигается строго построенным бытом…»